ПОЧЕМУ ПОСТАВИТЬ «ГАЛИЯБАНУ» СЛОЖНЕЕ, ЧЕМ «РИЧАРДА III», КАК ЗВУЧИТ ШЕКСПИР НА ТАТАРСКОМ И ЧЕМ ПОДРАБАТЫВАЮТ МЕСТНЫЕ ДРАМАТУРГИ
В эти выходные в театре им. Камала показали «Галиябану» — первую премьеру нового сезона. Спектакль по пьесе Мирхайдара Файзи поставил 28-летний Ильгиз Зайниев, ранее более известный как драматург, уже не первый год активно осваивающий режиссуру. «БИЗНЕС Online» поговорил с Зайниевым о том, что Файзи нельзя ставить так же, как Шекспира, о Фариде Бикчантаеве, заставляющем читать студентов пьесы про наркоманов и проституток, а также выяснил, когда появится большой татарский фильм.
«В ДРАМАТУРГИИ ТЕБЯ НИКТО НЕ ЖДЕТ, НАДО ЗАСТАВЛЯТЬ САМОГО СЕБЯ»
— Ильгиз, последние годы вы считались одной из главных молодых надежд татарской драматургии, а буквально за один прошлый сезон (после «Ричарда III» в родном театре имени Камала и «Слуги двух господ» в Челнинском татарском драмтеатре) стали еще и главной молодой надеждой в режиссуре. Вам не тяжело в таком статусе, не давит ноша?
— У меня такого ощущения нет, работаю себе и работаю. Правда, единственная проблема — времени сейчас не хватает на все. А так просто занимаюсь делом, которое мне нравится, а кто там какие надежды возлагает или не возлагает — меня не беспокоит, нравится сам процесс.
— Но вы согласны с тем, что прошлый театральный сезон стал для вас прорывным как для режиссера?
— Со стороны виднее. Раз вы так говорите, значит, да. А может, это просто от того, что, когда начинаешь ставить регулярно, люди замечают: «Смотри-ка, оказывается, есть такой режиссер».
— Из ваших многочисленных творческих ипостасей что является сейчас приоритетным: литература, режиссура, актерство, педагогика?
— Из актерства я уже ушел. Приоритетного нет, но приходится больше заниматься режиссурой. Педагогика — это тоже отчасти режиссура. А страдает больше всего драматургия. Когда приходишь домой уставший, писать что-то очень тяжело. Тем более приходится подрабатывать — писать сценарии для концертов, открытия и закрытия фестивалей, юбилеев артистов, певцов.
— Вы сказали «приходится заниматься режиссурой», т. е. такое распределение приоритетов — это не только личный выбор, но и стечение обстоятельств?
— Это мой личный выбор, я еще в школе хотел стать режиссером, даже не думал, что стану писателем. Но, понимаете, режиссура — это работа с людьми. Они приходят, ждут — ты должен прийти и с ними работать, люди тебе доверились, и ты это доверие должен оправдать. А в драматургии никто тебя не ждет, надо заставлять самого себя. Ты не обременен людьми, которые за тобой стоят.
«ЭТИ ВЕЩИ ОБЛАДАЮТ ВНУТРЕННЕЙ СИЛОЙ, НО СТРУКТУРНО ОНИ СЛАБЫЕ»
— Почему вашим новым режиссерским опытом в театре имени Камала стала пьеса «Галиябану»? Чье это было решение?
— Мы вместе с нашим худруком Фаридом Бикчантаевым решили, что в репертуаре нужна татарская классика, к тому же у театра юбилей — 110-й сезон. И нужно, чтобы сезон прошел мощно. Стали думать, потому что актуальной татарской классики немного, штук 20 пьес. 15 из них или идут, или были поставлены недавно в нашем театре. Вспомнили, что есть «Галиябану» — я прочитал, действительно хорошая пьеса. Тем более она хорошо раскладывается по актерам — есть молодые люди, есть более взрослое поколение, которое может это сыграть. Потом узнали, что, оказывается, это 10-я постановка в театре имени Камала — своеобразный юбилей. К тому же оказалось, что она была написана в 1916 году, т. е. пьесе уже почти 100 лет. Сошлось, видимо, судьба.
Это знаковая пьеса для татарского театра — зарождение нового жанра — музыкальная драма. После этого пошли «Угасшие звезды», «Зэнгэр шэл», «Наемщик». Первая татарская увертюра написана для «Галиябану» Салихом Сайдашевым. Он обработал народные мелодии, когда Мирхайдар Файзи писал, то использовал определенные татарские песни — даже давал сноски, под какую мелодию. Сначала пьесу поставили в Оренбурге, а в 1918 году она попала в труппу «Сайяр».
— После «Ричарда III», когда в конце спектакля зрительный зал накрывает саван и прочее, казалось, что от режиссера Зайниева теперь всегда нужно ждать чего-то смелого и противоречивого. А здесь татарская классика и, как я понимаю, с максимальным следованием первоисточнику? Не боитесь разочаровать тех, кому пришлась по душе ваша интерпретация Шекспира?
— Мне кажется, браться за «Галиябану» — это бóльшая смелость, чем за «Ричарда», потому что сравнивать эти две пьесы с точки зрения законов драматургии…
Как бы мне это сказать, чтобы не обидеть Мирхайдара Файзи? Татарской драматургии тогда было от силы 20 лет, мало кто умел нормально писать пьесы. Это первые вещи, которые достойно написаны. Эти пьесы обладают внутренней силой, но чисто структурно они слабые. Такие вещи ставить сложнее, чем пьесы, которые написаны хорошо и тянут за собой. А тогда наши драматурги не знали понятий «действие» или «внутреннее действие», герои говорили и говорили. Как посадить все это на действие, чтобы наивные диалоги обрели сценическую плоть? Как сделать так, чтобы там появилась кровь? Не хочется, чтобы зрители увидели фольклорных персонажей, которые просто произносят написанный когда-то текст.
— Но ведь не секрет, что для многих зрителей в национальном театре чем проще — тем лучше. Для них важнее сам факт татарского языка, на котором говорят актеры со сцены. Не боитесь, обретя «сценическую плоть» и «кровь» на сцене, потерять этого зрителя?
— Если сделать хороший спектакль, он всегда найдет своего зрителя. Мне кажется, что татарский народ мечтает быть светлым, чистым, для нас это важно. К сожалению, в жизни этого мы редко добиваемся, видимо, поэтому в искусстве хотим видеть себя несколько утопичными.
— То есть вы знаете, как понравиться основной части публики, найти к ней нужный подход?
— Я не ставлю себе задачу понравиться кому-то. Я предполагаю, как зритель будет на это реагировать, но моя задача — поставить хороший спектакль. Если подойти спекулятивно — мол, здесь сделайте паузу, чтобы зритель посмеялся или поплакал, это будет нечестно, манипулятивно. Надо делать доброкачественно, в своем жанре и стилистике.
Ни в коем случае нельзя Мирхайдара Файзи ставить так же, как Шекспира, иначе получится, что найден не ключ к пьесе, а лом какой-то. У меня нет задачи найти свой почерк, я бы, наоборот, хотел этого избежать. Нас учили, что надо уважать автора. Если ты взялся за пьесу, то относись к ней как к самой великой пьесе, которая есть на свете. К каждому материалу надо относиться так, только тогда что-то получится.
— Эта же публика часто критикует театр имени Камала за то, что здесь ставят Фоссе, Памука, Джармуша и все меньше — татарскую классику. Дескать, в прежние времена такого безобразия не было…
— Люди, которые так говорят, плохо знакомы с репертуаром тех лет. Во времена Марселя Салимжанова одновременно могли идти Шекспир, Островский, Чехов, Ибсен. Все это почему-то зрители забывают и помнят только классические пьесы Туфана Миннуллина. Мне кажется, сейчас, как и тогда, есть баланс, зритель разный и театр разный — так и должно быть.
«КОГО-ТО БУДЕТ КОРОБИТЬ, ЧТО В «ГАЛИЯБАНУ» БУДУТ ПЕТЬ ПОД ГАРМОШКУ»
— Вы говорите, что не хотели бы иметь свой режиссерский почерк. Не излишняя ли это скромность? Думается, что авторство Льва Додина или Юрия Бутусова почти безошибочно можно определить минут через 10 — 15 после начала спектакля.
— Не думаю, что Додин или Бутусов сознательно работали над формированием собственного почерка. Если я стану крупным режиссером, наверное, он у меня тоже появится. Это же отражение мировоззрения, особый взгляд на мир. Но специально я этого делать не хочу.
И в драматургии тоже — если мне надоедает выражение «первый акт», то в другой пьесе напишу «первое действие» или «первая часть», хотя в драматургии нет такого термина. Мне так интереснее. Я могу писать ремарки курсивом или мелким шрифтом, ставить их по центру или сбоку. Я уверен, что даже это влияет на содержание. Наверное, мой юмор уже узнаваем, но на последних конкурсах «Новая татарская пьеса» мне удавалось сбежать от себя, люди из жюри, которые хорошо знают мою манеру письма, не угадывали авторство.
Мы всегда отправляем пьесы под псевдонимом, но там на конверте указывается адрес. Поэтому я отправлял из других районов Казани. Последнюю пьесу написал в стихах — никто не предполагал, что я это могу сделать. Театр ведь и в этом тоже — я сижу один за столом, играю со своими персонажами. Я не сумасшедший, но иногда возникает ощущение, что они со мной общаются.
— Актерский опыт вам помогает в режиссерской работе?
— У меня нет большого опыта, я даже удивляюсь, как другие люди выстраивают свою роль. На репетициях что-то подсказываешь, что-то привносит актер сам. Мне этого опыта не хватает, хотя я играл несколько ролей. Самая большая была в спектакле «Зубайда — дитя человеческое».
Если текст написан человеком, у которого нет театрального образования или от природы нет театрального таланта, это сразу заметно… Например, Зульфат Хаким — он актер от природы, у него нет образования, но он тонко чувствует сцену. Когда ты можешь проиграть это в голове, сразу становится понятно, где фальшь, что так люди не разговаривают в предлагаемых обстоятельствах. Для режиссера же важно что-то показать и объяснить актерам. Если режиссер обладает актерскими качествами, он может использовать такой режиссерский прием, как показ. В этом отношении Фарид Бикчантаев умеет великолепно показывать, сразу становится понятно, каким должен быть твой персонаж. Про Празата Исанбета говорят, что он был великолепным артистом и тоже много показывал актерам.
— У вас есть свои авторитеты в театральной режиссуре?
— Есть люди, чье творчество мне интересно: Додин, Бутусов, Могучий. Сейчас очень много молодежи, но не получается регулярно выезжать, чтобы их посмотреть. Мне очень интересно увидеть то, что ставят Волкострелов, Кулябин, я про это читал. Интересно знать, что нового в театральном мире происходит. К сожалению, иногда мне рассказывают что-то, но мне сложно это понять, потому что мышление другое или сказывается наша провинциальность.
— А для новой драмы — Сигарев, Клавдиев, Дурненковы — есть место в татарском театре?
— «Новая драма» — очень размытое понятие. В татарском театре есть место для всего, просто нужно отбирать с умом.
— Но ведь кого-то покоробят, например, ругательства со сцены. Что бы вы сказали зрителю, для которого это абсолютно недопустимо?
— Приходите на «Галиябану», там не ругаются. Каждому свое. Кого-то будет коробить, что в «Галиябану» будут петь под гармошку. У зрителей вкусы разные.
«РИЧАРДА» МЫ МЕНЯЕМ ДО СИХ ПОР»
— Вы с большим пиететом относитесь к своему учителю Фариду Бикчантаеву. А можете с ним поспорить, выразить несогласие в каких-то творческих вопросах?
— Я вообще не спорщик по жизни. Во взглядах можно не сходиться, но можно остаться при своем и без спора. Я с уважением отношусь к Фариду Рафкатовичу. То, что я сейчас знаю, — это от него, как я могу еще к нему относиться? Превзойти кого-то — у меня нет такой задачи, я борюсь с собой, никто мне не барьер. У меня есть артисты и сцена, мне дают ставить то, что я хочу. Казань, конечно, спортивная столица, но я не занимаюсь спортом, моя работа — театр.
— Но вы можете, к примеру, сказать Бикчантаеву, что вам что-то не понравилось в его последнем спектакле «Ходжа Насреддин»?
— После каждой премьеры мы делимся впечатлениями, мыслями, сомнениями.
— Значит, такие дискуссии — это нормальный рабочий момент для Камаловского театра?
— У нас есть художественный совет, где каждый может сказать то, что он думает. У нас дружный коллектив, но мы все время хотим чего-то большего. Это не такой худсовет, где мы гладим друг друга по голове. Друг — это тот, кто может подсказать, где плохо. Где хорошо — это мы и сами видим.
— Знаю, что вы вносили изменения в «Ричарда» уже после премьеры.
— «Ричарда» мы меняем до сих пор. Я очень недоволен тем, как получился первый акт.
— Это претензии к себе или вы открываете в Шекспире новые художественные пласты?
— Конечно, к себе. Где-то недодумал или неправильно сделал.
«НА СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ ТАТАРСКАЯ ДРАМАТУРГИЯ В ЛУЧШЕМ ПОЛОЖЕНИИ, ЧЕМ РУССКАЯ»
— Как бы вы оценили состояние современной татарской драматургии? По-моему, известный критик Олег Лоевский сказал, что ей нужен свой Николай Коляда — главный драматург Урала, свой лидер поколения. Вы бы взялись за эту роль?
— Роль лидера вряд ли берут, общество само определяет, кто лидер. При всем уважении я не думаю, что Олег Семенович Лоевский или кто-то еще настолько хорошо знает татарскую драматургию, чтобы говорить, есть ли у нас свой Коляда или нет. Если проследить историю татарской драматургии, всегда были два-три автора, которые ставились везде, около 10, которые сотрудничали с определенными театрами, и «заезжие авторы» из других жанров (поэзии, прозы).
К сожалению, большинство российских критиков хорошо понимают японский, грузинский, китайский театр, а что под боком делается в национальных республиках — на это смотрится сверху вниз. Мы часто привлекаем внимание, когда беремся за переводные вещи. Но ведь это целый народ, который любит «Галиябану», — и надо анализировать, почему люди это любят. Татарский народ — это не стадо недоумков, которые больше ничего не видели. Наки Исанбет хорошо сказал: надо понимать свой народ и то, чем он дышит. Зачем ставить себя выше него? Или Стрелер, который, несмотря на мировую популярность Пикколо театро, говорил, что его главный зритель в Милане.
На сегодняшний день татарская драматургия в лучшем положении, чем русская. У нас активно ставят всех современных драматургов, никто не обделен. А кто сегодняшний Чехов для МХТ, кто сегодня Островский у Малого театра? Самые крупные театры России взрастили сегодня хотя бы одного Булгакова? Что они собираются передать будущему поколению? Видеозаписи спектаклей? Театр — мимолетное искусство, лишь драматургия запоминает, закрепляет новую эстетику, новые театральные веяния. Есть целый список великолепных современных русскоязычных авторов. Когда имена этих людей появятся на афишах академических театров, можно будет сказать, что российский театр взялся за ум и начал думать о будущем. А пока лучшие драматурги выдавлены в подвалы, маленькие частные театры, ими почти не занимаются крупные коллективы. Сегодняшний русский театр — это в большей степени театр классики, чем современной пьесы.
— А вы можете сформулировать основное отличие татарской драматургии от русской?
— Наш зритель никогда не будет сидеть и просто слушать текст. Я не говорю, что нам обязательно нужно кричать и бегать по сцене, но нужно какое-то действие. Нашему зрителю нужно движение — и внешнее, и внутреннее, он активный зритель. Я смотрел много спектаклей, но только татарский зритель очень ярко выражает свои эмоции.
— В своих спектаклях вы пытаетесь навязать какие-то принципы и установки, поднять условного «простого зрителя» до своего уровня?
— Никто еще не измерял интеллектуальный уровень нашего зрителя. Может, это мне до них расти и расти. Моя задача — рассказать историю, я стараюсь не принимать ничью сторону. Хотя это может быть неизбежно. Понятно, что каждый молодой драматург или писатель все равно начинает с дидактики. Почему люди начинают писать? Им хочется поменять мир. Он или обижен на мир, или он понимает, что все несчастливы, а он счастлив, ему кажется, что он знает формулу, как это изменить. Возникает дидактика. С опытом это проходит…
— Король Ричард III в исполнении Искандера Хайруллина в вашем спектакле получился очень обаятельным, во всем том обаянии зла, которое так часто привлекает людей…
— Это, наоборот, ординарное решение: посмотрите на тиранов в телевизоре — это очень харизматичные и обаятельные люди.
— Как вы относитесь к мнению, что классические зарубежные тексты по-татарски звучат немного комично?
— Кому-то сложно воспринять Ланкастеров и Йорков на татарском, у меня такой проблемы нет. Мне уши не режет, но кому-то сложно. В «Ричарде» мы поменяли некоторые слова. Например, кладбище с названием, а мы сказали просто кладбище, то же самое с названием замка.
— Один театральный человек сказал после того, как посмотрел вашего «Ричарда»: «Ильгиз Зайниев так хорошо понимает образы Шекспира, что в оперном театре мог бы поставить «Макбета» Верди. Есть у вас такие амбиции?
— У меня есть хороший друг — композитор Эльмир Низамов. Он часто бывает у нас в гостях, и мы все время разговариваем о музыке. Что-то он мне дает почитать, что-то я сам смотрю, например оперные постановки Робера Лепажа. От меня это очень далеко, но интересно. Может, потому что у меня нет никакого музыкального образования. Я все еще не понимаю роли режиссера в опере.
— Вам нравятся классические оперные постановки, скажем, Дзеффирелли или что-то очень смелое и экспериментальное?
—Я могу сказать, что мне нравятся оперы, где актеры очень талантливы в драматическом плане, где у меня не возникает вопроса, почему они поют. Но я не только по игре, но и по исполнению музыкальных номеров должен понимать это. Драматическое исполнение и вокал должны быть на одном уровне, дополнять друг друга.
«Я БЫ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ ВО ВСЕМ МИРЕ ПОНИМАЛИ, ЧТО ТАКОЕ ТАТАРСКИЙ ТЕАТР»
— Вот вы говорите о Лепаже, Додине, при этом вы родились в селе в Аксубаевском районе…
— Но я из семьи театралов, хотя они и поклонники, а не профессионалы. Мы всей семьей всегда смотрели спектакли по телевизору — «Элмэндэр», «Энилэр хэм бэбилэр». «Бичура» — я боялся его смотреть. Сейчас понимаю, что этот спектакль атмосферно выстроен, поэтому на меня так сильно действовал. В школе мы начали что-то ставить, играть, инициатором этого был наш учитель татарского языка. Сейчас я понимаю, что наши уроки проходили очень интересно. Например, в 8-м классе каждый из нас должен был сделать инсценировку Чехова. Я делал «Злоумышленника», потом на уроке я ставил с одноклассниками. Потом у нас было задание — письмо писателю. Мы никогда просто так не изучали биографию, а брали интервью у писателей. Потом на уроке по ролям это читали.
Смотрел кино — понятно, что не Тарковского, смотрел боевики и комедии: «Приключения Шурика», французские комедии. Потом начал сам писать, вдруг решил, что сами про себя напишем и сыграем. Изначально я хотел пойти на кинорежиссуру, но в Казани учебных заведений не было, а уехать в Москву было бы тогда для меня сумасшествием. Приехал в Казань, на театральную режиссуру меня не взяли, потому что слишком молодой, взяли на актерский.
— И вы стали учиться у Фарида Бикчантаева…
— Я в сентябре приехал, и Фарид Рафкатович мне дал стопку новой драматургии. 90 процентов из них самые чернушные и грязные. Когда я читал это, у меня волосы дыбом встали, я приехал из татарской деревни парнишкой, который хочет заниматься театром. А там наркоманы, проститутки, инцест, СПИД и так далее. Быстро прочитал и принес обратно и спросил: «Этим, что ли, надо заниматься?» Я понимаю, что он хотел вернуть меня в реальность, сломать деревенский склад мышления.
Многому учился от одногруппников. Они были повзрослее, видел, что они читали и что обсуждали. 99 процентов процентов из этого не понимал, но благодаря им начал читать Кортасара, Гессе, Маркеса.
— А в кино было потрясения? То есть не только комедии Гайдая и «Брат-2», а что-то другое?
— «Брат-2», кстати, я наизусть помню. Напрашивается — Тарковский, но не могу сказать, что я его очень понимаю, не хочу казаться умнее, чем я есть.
Кустурицу люблю, особенно «Андерграунд». Когда мы были на первом курсе, вышло «Возвращение» Звягинцева. Первые два курса — это был Чаплин, потом я узнал, что есть Бастер Китон. Когда мы посмотрели Чаплина, даже пытались делать этюды под него, хорошо у него сочетается драма и юмор.
— Не хотите податься в кинорежиссуру? В последнее время есть много попыток создать большой татарский фильм, но до сих пор его нет.
— Были «Бибинур», «Кук тау», «Курбан-роман». Но это разовые проекты за 15 лет. А почему нет качественного полнометражного татарского кино? Может быть, здесь нет личности, которая бы его сделала. Гениальной от природы или с хорошим образованием и вкусом. Наше кино полудилетантское. Плюс кино — самое затратное искусство. Те, кто мог бы снять хорошее кино, к сожалению, не столь пробивные.
— Вы ставите перед собой какую-то глобальную цель в профессии?
— Я бы хотел, чтобы во всем мире говорили, что есть татарский театр. И не просто говорили, а понимали, что это значит.
Просмотров: 1269