Гузель Яхина о своем втором романе «Дети мои», поволжских немцах и маленьком человеке
Буквально на днях на полках книжных магазинов появится новый роман Гузели Яхиной «Дети мои». Ее первый роман «Зулейха открывает глаза», описывающий жизнь раскулаченной татарки, стал бестселлером и уже через год после дебюта был переведен на 30 языков и получил известные литературные премии «Большая книга» и «Ясная поляна». За это Яхина удостоилась от критиков звания самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени. Ее новый роман тоже описывает ранний период советской истории: Поволжье, 1920—1930-е годы. Главный герой, Якоб Бах — российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он растит дочь на уединенном хуторе, пишет сказки и становится свидетелем эпохальных событий в жизни страны. О своем писательском пути и работе над новым романом Гузель Яхина рассказала «Реальному времени».
«Сравнивать первый и второй роман нечестно»
— Гузель, ваш первый роман «Зулейха открывает глаза» переведен на 30 языков. И прежде чем мы попросим вас рассказать о вашем втором романе, скажите, как был принят первый в разных странах?
— Я бы выделила, во-первых, те страны, которым близка тема коммунизма и политических репрессий. Это бывшие страны социалистического блока, бывшие союзные республики. Там, как мне кажется, люди читают роман о Зулейхе и принимают его близко к сердцу, потому что похожие истории были и в их семьях. Это Украина, страны Прибалтики, Чехия.
Отдельно скажу про Иран. Иранская культура очень близка татарской. Многие мифологические герои в татарской культуре заимствованы из персидской. В Иране разговор о пери и девах не был чем-то экзотическим — это персонажи сказок, знакомые иранцам с детства. Как и легенда о Юсуфе и Зулейхе, легенда о шах-птице — сюжетообразующие мотивы романа. А имена, которые использованы в романе, — Муртаза, Зулейха, Салахатдин, Юсуф — это современные имена, которыми сейчас в Иране называют детей. Так же, как имя Гузель, кстати.
В странах, которые не прошли через сталинизм и репрессии, не испытали на себе, что такое строительство коммунизма-социализма, люди видят в истории Зулейхи скорее человеческую, нежели политическую историю. И там встречи с читателями я начинаю с небольшой исторической справки, с описания исторического контекста, рассказываю о тех реалиях, в которых происходят романные события.
— Переводчица вашего романа на французский недавно заявила прессе, что после публикации книги во Франции критики заговорили о возвращении великой русской литературы…
— Не возьмусь судить в целом о французской публике: не владею французским и не читала критические статьи на языке. Могу только сказать, что книга во Франции была принята очень тепло. У французского издания замечательная обложка, сдержанная и при этом приглашающая к чтению — это очень простой карандашный рисунок женщины азиатского типа. Во Франции книга появилась в конце августа прошлого года, и меня пригласили сразу на несколько книжных ярмарок: в городке Нанси около Парижа, в городке Морж на берегу Женевского озера, а в марте этого года я также побывала на Парижском книжном салоне. И могу подтвердить, что интерес к российской литературе очень большой. Читатели, с которыми я общалась, интересовались не только литературой, книгой, но и просто жизнью россиян. У нас случались разговоры о жизни в России в целом, о роли писателя в России. На Парижском книжном салоне Россия была в этом году почетным гостем, там был очень большой российский стенд, и он практически все дни был полон людьми. Одна часть стенда была отдана под книжный магазин: он очень напряженно работал все дни салона — продал огромное количество книг как русских, так и переводов российских авторов на французский.
— С чем связан такой интерес?
— Россия и Франция — две страны, которые всегда интересовались друг другом и умели понимать друг друга, влияли друг на друга. Это интерес, исторически обусловленный. Он был раньше, в XIX веке, и в XX-м, и есть сейчас, в XXI-м — он не подчиняется сиюминутным политическим моментам.
— Почему вы отказались писать сценарий к фильму о Зулейхе?
— Да, мне предлагали, и я отказалась. Надо было выбирать: либо жить с историей Зулейхи дальше, следующие 3, 4, 5 лет, пока будет готовиться и сниматься фильм, потому что сценарист часто бывает активно вовлечен в производственный процесс; либо все же отходить от этой истории и заниматься новой. Я выбрала второе. До этого уже очень долго прожила вместе с Зулейхой — мне стало казаться, что я больше ничего не смогу написать, если еще хотя бы немного проживу с этой историей.
В итоге были приглашены профессиональные сценаристы, которые и написали сценарий к фильму. Что касается сроков производства, то их пока что нет. У проекта есть режиссер, продюсер. Передовая группа выезжала в экспедицию — на осмотр локаций. До выбора актеров и планирования съемочного процесса дело пока не дошло. Это дело небыстрое, я и не ожидала, что за пару лет фильм будет снят. Конечно, нет. Телевизионное производство может длиться годами.
— А кто режиссер, если не секрет?
— Это секрет канала «Россия» — и канал расскажет об этом, когда посчитает нужным. От себя могу сказать, что это очень интересный режиссер, достаточно молодой, с интересными работами в портфолио. По-моему, хороший выбор.
— За время, пока вы встречались с читателями, общались с переводчиками, как изменилось ваше собственное восприятие истории Зулейхи? Как изменился ваш взгляд на темы, которые поднимаются в романе?
— Эти же темы есть и во втором моем романе. Но там я постаралась порассуждать о них чуть глубже. Это тот круг тем, который меня волнует, — взаимоотношения государства и личности, история маленького человека на фоне истории большой страны, вопрос внутренней свободы и ее соотношения со свободой внешней, вопрос отношений отцов и детей. А также вопрос личных страхов и их преодоления. Этими темами я занималась последние два года, когда писала новый роман — «Дети мои».
Что же касается отношения к первому роману: я испытываю к нему глубокую признательность за то, что он позволил мне написать второй роман. Это первый ребенок, которого я люблю. Второго ребенка люблю не меньше, но другой любовью — он давался сложнее, тяжелее, дольше. Сравнивать первый и второй роман нечестно. Я ничего не жду от читателей, но надеюсь, что те, кто полюбил историю Зулейхи, поймут мое желание написать иную историю, отличную от первой. И не будут искать в романе «Дети мои» продолжение истории Зулейхи.
«Я писала не столько о немцах Поволжья, сколько общечеловеческую историю»
— Как у вас вообще появилась идея нового романа? Первый роман написан о женщине, татарке по национальности, чье мировосприятие, скорее всего, вам было легче понять. Но в романе «Дети мои» главным героем стал мужчина, да к тому же немец.
— В немцах Поволжья сошлись две очень важные в моей жизни темы: немецкий язык, немецкая культура — и Волга. Можно сказать, что писать было не так уж и сложно, потому что эти темы были со мной давно. Я родилась на Волге, выросла на ней, очень люблю эту реку. А мое первое образование — учитель немецкого. И дедушка был деревенским учителем немецкого (кстати, ему я и посвятила этот роман). Поначалу, конечно, сомневалась, имею ли право написать о вещах, которые для меня неродные, не впитаны с молоком матери. Но потом решила: да, имею такое право. Я достаточно глубоко изучила материал. Ну а главное — я писала не столько о немцах Поволжья, а сколько все же историю общечеловеческую.
Очень долго не могла определиться, как строить эту историю. Тема очень большая, огромная. И чем глубже ты погружаешься в нее — изучаешь культуру, обычаи, литературу немцев Поволжья, частные истории людей, читаешь мемуары — тем больше ты осознаешь, насколько, в сущности, мало тебе известно. Имеешь в голове огромное количество фактов, частных историй, сюжетов, деталей, событий, о которых хотелось бы рассказать — но не понимаешь, что из этого важно, а что нет. У меня было несколько вариантов сюжета.
— Сколько?
— Шесть. Причем это были не просто синопсисы, расписанные на один-два листа, а достаточно подробные истории от имени разных героев и случающиеся в разные годы. На некоторые из этих синопсисов я собрала достаточно большой материал. Был сюжет, связанный с татарским мальчиком-сиротой, попадающим в немецкую семью и совмещающим в себе две культуры, татарскую и немецкую. Потом он вырастает и идет на Вторую мировую войну, в то время как его близких депортируют.
Была история немецкой девочки, в семью которой попадает этот самый мальчик-сирота. И повествование ведется с точки зрения этой девочки, через взросление детей, их развивающуюся любовь.
Также была история, которая в итоге и реализовалась, — история отца, который выращивает двух приемных детей. Я выбрала историю взрослого человека, который своими глазами наблюдает за событиями в Поволжье в ранние советские годы. Для сложной истории важен был взрослый взгляд.
Сначала мне хотелось написать о депортации, но потом я поняла, что о ней написано огромное количество книг — документальных, художественных. Кроме того, если писать о депортации, то это будет история совершенно трагическая, с начала и до конца. Мне же хотелось сделать историю объемную и нарисованную разными красками, в том числе яркими. Поэтому период романа — это ранние советские годы, с 1916-го по 1938 годы, что почти совпадает со временем существования немецкой автономии на Волге. А трагедия 1941 года упоминается в романе только в эпилоге и комментариях. Хотя, конечно, читатель будет читать весь роман с пониманием, что депортация — впереди, вот-вот случится.
— Можете вкратце рассказать сюжет романа?
— Я бы оттолкнулась не от сюжета, а от тех линий, уровней, которые есть в романе.
Есть сюжет «маленького человека». Мне показалось интересным сделать этим классическим героем русской литературы — «маленьким человеком» — немца, учителя немецкой словесности в одной из поволжских колоний. Шульмейстер Якоб Иванович Бах 22 года наблюдает за тем, что происходит в Поволжье. А случаются там очень важные вещи: и ключевые события Гражданской войны, и голод 1921 года, и голод 1932 года, и сплошная коллективизация. Большая история входит в жизнь героя — и толкает его: в непростые отношения с женщиной, в вынужденное родительство, во вскармливание ребенка и его воспитание… Он и сам не замечает, как постепенно превращается в настоящего большого героя. Это история вылупления личности через соприкосновение с Большой историей и Большой культурой. Немецкая культура играет важную роль в романе — герой сочиняет сказки, точнее, излагает литературным языком знакомые с детства фольклорные сюжеты.
Есть линия культурно-этнографическая, которая рассказывает о немцах Поволжья, об их истории, обычаях, традициях, суевериях, сказках. Так что можно, просто прочитав книгу, составить себе представление о том, что это был за народ. Я даже позволила себе поразмышлять немного об их ментальности, как я ее поняла из прочитанных текстов, поразмышлять о ключевых мифах, которые определяли их сознание.
Далее. Есть пласт историко-политический, который рассказывает о взаимоотношениях немцев Поволжья с государством в лице его главы Иосифа Сталина. Четыре главы из тридцати — об «отце народов». Сам Сталин не называется по имени, но, конечно, он легко узнаваем с первых строк. Он возникает под разными именами: то как «Гость»; то как «Он» — обезличено; то как «Вождь». Мне было интересно попробовать воссоздать образ его мыслей, а также метафорически рассказать о том, что происходило в отношениях советского немецкого народа и советского государства.
Есть также пласт философский. Одна из главных тем романа — соотношение любви и страха в нашем сердце. Это клей, который скрепляет сюжет. Весь роман пронизан темой страха и любви. Любви в широком смысле — не только к женщине или мужчине, а любви также к родине, к большой реке, на которой живут герои, к детям, к творчеству. Я попыталась порассуждать о том, как в нас уживаются страх и любовь. Как возникают страхи — страх потери любимого человека, страх потери ребенка, которым ты очень дорожишь, страх за плоды своего творчества. И как мы преодолеваем эти страхи: через любовь; через творчество (когда мы выплескиваем страхи в творческих произведениях и тем самым прорабатываем эти страхи). Еще один путь преодоления страхов — логический, философский, через осмысление, осознание страхов, через мудрость, которую мы приобретаем с годами. О преодолении страхов при помощи любви и творчества, философского отношения к жизни по большому счету и есть роман.
«Я написала в романе об этом Чувстве Большой Реки, которое есть в теле каждого волжанина»
— А какова особенность менталитета немцев Поволжья? Чем они так уникальны и почему могут быть интересны читателю?
— Тех, кто этим заинтересовался, сердечно приглашаю прочитать роман «Дети мои». Я могу рассказать немного, не раскрывая всего, что есть в романе. Я рискнула рассуждать о менталитете другого народа, а это сложно. Все мои выводы были вдохновлены реальными текстами — либо художественными, либо поэтическими, либо воспоминаниями, мемуарами. В этих текстах я увидела общие темы, уловила некоторые лейтмотивы.
Первый — любовь к Волге. Я была удивлена и обрадована это увидеть — узнать в чувствах поволжских немцев свою собственную любовь к Волге. И я написала в романе об этом Чувстве Большой Реки, которое есть в теле каждого волжанина.
Вторая важная тема — противоречивые стремления, которые уживались в сердцах поволжских немцев. С одной стороны, это был народ очень спокойный, терпеливый, набожный, исполнительный; народ, который оберегал свои традиции, любил землю и врастал в нее корнями. С другой стороны, российские немцы были воспитаны на семейных историях о переселении, случившемся во времена Екатерины Второй — о том поиске счастья, в который отправились их предки и, наконец, приехали на Волгу. Вот эти два разнонаправленных движения души — движения к спокойной оседлой жизни, к традиционности, к крестьянскому быту, к труду на своей земле и одновременно к побегу, к путешествию в дальнюю страну за далеким счастьем — парадоксальным образом уживались в поволжских немцах. Случившиеся в XIX и XX веке многочисленные волны эмиграции из Поволжья — в Америку, Бразилию, Канаду, обратно в Германию — конечно, во многом обусловлены тяжелыми условиями жизни, политическими процессами. Но также в этом была и доля стремления к погоне за далеким счастьем — к тому, с чего собственно и началась история поволжских немцев.
Третий лейтмотив — взаимоотношения с коренным населением, степняками. Немцы называли их киргизами, на самом деле это предки современных казахов. Сначала их очень боялись, потому что киргизы иногда жестоко расправлялись с немецкими колонистами, грабили их колонии. Но постепенно эти народы научились уживаться, и к концу XIX века только в пословицах и поговорках сохранился былой страх перед киргизами. Например, у поволжских немцев была такая поговорка, ею пугали детей: «Киргиз придет и заберет». Более того, образовался целый культурный архетип о взаимоотношения[ молодых людей из двух разных народов — немецкого и киргизского. Это такие своеобразные Ромео и Джульетта, только история их любви имела счастливый конец. Таких историй написано несколько. Есть прекрасная история о любви юной киргизки, воспитанной в немецкой семье, и коренного немца — «Лайли Зультанех». Есть поволжско-немецкий эпос «Киргизенмихель»: история немецкого юноши, которого в детстве украли степняки и который вырастает в киргизском племени, и его любви с киргизской девушкой. Я этот мотив тоже включила в роман: там есть линия отношений беспризорного киргизского мальчика Васьки с немецкой девочкой Анче, дочерью главного героя.
— Интересно, что истории с яркой национальной самобытностью зачастую описывают прошлое. В современном глобальном мире, наверное, подобные истории уже редкость.
— Сегодня у человека гораздо больше самоидентификаций, чем 100 или 300 лет назад. В прошлом самоидентификаций было меньше: пол, национальность, семейное положение, социальный статус — вот, пожалуй, и все. И человек сильнее за них держался, они были для него ценнее. Сегодня мы не просто женщина, мама, татарка или русская. Сегодня мы еще имеем профессию, порой не одну; мы представители какой-нибудь политической партии, а еще и блогеры, фотографы-любители, дайверы, члены общества собаководов, веганы — и все это одновременно. Есть известная социальная теория: чем больше у человека самоидентификаций, тем меньше его уровень агрессии — он способен осознать свою общность с разными людьми, и за счет этого у него увеличивается толерантность.
— Вы сказали, что во втором романе большое внимание уделили Сталину. Каково ваше отношение к нему — особенно сейчас, на фоне дискуссий о его роли в истории и даже предложений устанавливать ему памятники?
— У меня отношение очень простое: Сталин — это тиран. И время его правления называется тиранией. Достижения сталинского режима, о которых некоторые сегодня вспоминают с ностальгией, были оплачены такой трагической ценой, что мне кажется странным даже рассуждать об этих достижениях. Да, наверное, есть люди, которые могут в черном увидеть белое. Но мне такая дискуссия кажется странной. Однако возникновение этой дискуссии — все же хороший знак: идет проработка старых травм, накопленных за долгие годы советского режима. Все, что я хочу сказать по этому поводу, я выражаю в своих романах.
«У меня есть третья история, я хотела бы написать ее — вот и весь мой план на ближайшие два года»
— Критики замечают, что прошлое на какое-то время в литературе потеснило современность. Писатели, в том числе и вы, сегодня очень часто обращаются к теме советского периода. Почему?
— Через прошлое мы осмысляем настоящее. И для нас, выросших на русской классической литературе, такое осмысление очень органично. В школе мы привыкаем соотносить себя не с современными героями, а с героями прошлого — с Евгением Онегиным и Татьяной Лариной, с Печориным и Анной Карениной — с теми, кто жил 100—150 лет назад. Поэтому для нас такой взгляд назад и такое осознание себя через героев прошлого очень органичны.
Далее. У исторического романа в России есть много разных функций. Первая функция — это связь с предыдущими поколениями. Мы порой мало знаем о жизни наших бабушек и прабабушек в силу того, что по историческим причинам семейные связи были разрушены: кто-то уехал из страны, был убит на войне, погиб из-за голода. Многие скрывали свое происхождение — для предыдущих поколений знание о прошлом часто становилось опасным для жизни. А исторический роман, рассказывающий о раннем советском времени или о начале прошлого века, помогает нам сегодня чуть лучше почувствовать наших предков, подумать о них, прикоснуться к ним. Это одна важная функция.
Вторая важная функция — это проработка травм прошлого. Очень многие травмы российского-советского общества не были открыто обсуждены, не были проработаны, они просто наслаивались одна на другую и образовали огромный комок травм, для проработки которого недостаточно одного и даже двух десятилетий.
Именно по этим причинам, на мой взгляд, исторические романы очень популярны сегодня: их пишут, их читают.
— Связываете ли вы свою дальнейшую жизнь с писательством?
— Я предпочитаю не загадывать далеко, а просто работать. Пока мои книги читают, я буду писать. Не строю далеких и смелых планов. У меня есть третья история, я хотела бы написать ее — вот и весь мой план на ближайшие два года.
Просмотров: 1017