«БИА являет собой шанс создать институт нового формата с нуля»

— Как вы относитесь к проекту Болгарской исламской академии?

— Здесь есть несколько слоев. Во-первых, очевидно, что для России и Татарстана это очень важный проект, один из мегапроектов республики последнего времени. Можно в один ряд поставить Универсиаду, празднование тысячелетия Казани и открытие Болгарской академии — по своему замыслу и амбициям. И в принципе, у республики есть все возможности для того, чтобы этот проект реализовать. Я не посвящен во все тонкости и нюансы задач, которые стоят за этим проектом. Мы слышим, что нужно возрождать богословское наследие, что нужны богословы, о том, что нужно создать исламский десант для того, чтобы бороться с ваххабитами. Это все мы слышим, но за этим должна стоять какая-то прагматика. Вот ее мне сложно вычислить, поэтому оставим это открытым.

В связи с открытием Болгарской исламской академии в СМИ бродили слухи и циркулировали разные мнения по поводу того, что я должен был внести какую-то лепту в развитие этого учреждения. Я не нашел для себя подходящим выступать публично тогда, когда это все обсуждалось. Мне казалось, важнее заложить какие-то основы и сказать то, как я вижу этот проект, тем людям, которые принимают решения. Поскольку в определенный момент я почувствовал, что моя концепция не сможет найти применения, я решил больше не вмешиваться.

Были всякие мнения о том, что Бустанов хочет создать исламоведческий центр и нужно не дать ему это сделать, потому что в Казани и так очень много исламоведческих центров (что является неправдой). Даже была такая версия, что Бустанов, наоборот, делает большой упор на религиозную часть и меньше на светскую, потому что светский элемент все равно должен быть. До сих пор гадают, почему я отказался от поста ректора академии.

— Так в чем заключалось ваше видение?

— Я ставил цель создать научно-образовательное учреждение, ориентирующееся на международные образовательные стандарты. Здесь очень важно понимать, что БИА являет собой шанс создать институт нового формата с нуля — в этом его преимущество. Этот институт не отягощен персоналом, от которого ты не знаешь, как отделаться, не отягощен идеологией, которую кто-то туда навесил, и теперь надо с этим жить. Этот институт не окружен аурой каких-то разговоров и мнений, по крайней мере, так было. В общем, такой чистый лист, на котором можно, творчески использовав лучшие современные международные практики, создать университет. В современном мире, по крайней мере, в современной России понятие «университет» как-то обесценилось, потому что университет — это сообщество свободных людей. В университете главные люди — это профессора и студенты. Студенты приходят в университет для того, чтобы получить знания и сформировать мировоззрение. Университет в этом смысле развивает и строит общество.

— Это просто европейское представление об университете.

— У меня нормальное представление. Я своим ученикам всегда говорю: «Ребята, вы приходите в университет не для диплома. Кто-то из вас станет ученым, а кто-то станет продавцом «Икеи». Или кто-то станет музыкантом, журналистом». И это замечательно, так и должно быть. И это не ошибка, которая выдает система, что вот там мы должны производить 40 историков. Да не нужно этого. Мы производим каждый год 40 человек, у которых сформулировано мировоззрение, которым мы заложили какие-то важные координаты. Они прочитали какие-то важные книги, через которые они потом будут смотреть на мир. Будь он музыкантом, будь он журналистом, будь он продавцом, он будет артикулировать эти ценности, и они у него будут развиваться — вот в этом я вижу цель высшего образования, цель университета.

С другой стороны, это профессора. Профессор — главный человек не в том, что он начальник, а в том, что этим людям предоставлена свобода творчества. И в принципе, они знают лучше всех, как надо делать. Никто не вправе мне сказать в университете, что я неправильно понимаю концептуально историю ислама в России. Мне предоставляют свободу, и степень моей успешности в научной среде является показателем эффективности такого подхода. Не конструировать профессуру как памятник, который может упасть при легкой критике, а выпустить в свободный рынок. Пусть у профессора будут публикации в журналах или будут книги, на которые будут приходить рецензии. И тогда посмотрим, чего этот профессор стоит. Или пусть этот профессор подаст на грант, и тогда мы посмотрим из рецензий и из успешности и неуспешности, насколько эта исследовательская парадигма и программа, которую он развивает, важна. И из таких людей, на мой взгляд, должны состоять университеты, которым дан карт-бланш, которые знают лучше нас с вами свою область, и те люди, которые собственно двигают ту область знаний, в которой они специалисты. Никто не вправе им указывать и влезать в их исследования. А задача уже администрации — создавать условия.

Университет не разделен на начальников и рабов, университет — это сообщество свободных людей, которые творчество и научный поиск ставят во главу угла. Университет является таким домом, в котором эти люди сотрудничают, работают вместе для того, чтобы сделать общество лучше.

«Республике нужен свой гуманитарный университет»

— Ректор — просто менеджер?

— Один из профессоров, который на определенное время становится первым лицом и воплощает в себе ценности университета. Таким университетом хочется дорожить, хочется гордиться. Такой университет воспитывает свободных людей (если это еще не запрещенное слово), свободно мыслящих, не пятую колону, а тех людей, которые открыто смотрят на мир, в том числе являются патриотами своей страны. Никто из моих ребят в Европейском университете, когда произошел кризис в вузе, не уехал из страны, хотя они могли уехать. Они покорно ждали часа, когда нам вернут лицензию (лицензию ЕУСПб на днях вернули, — прим. ред.).

Поэтому и Болгарскую исламскую академию я рассматривал, когда был близок к разработке концепций и видения, именно как площадку, на которой возможно строительство такого дома, в котором профессора и студенты были бы главными людьми. Здесь неважно, какие предметы они изучают. В некоторых университетах есть даже курсы, которые не привязаны к дисциплине. Например, курс под названием Great books (великие книги). И со студентами ты не изучаешь какие-то темы, а садишься и читаешь Дюркгейма или Фуко, потом в течение семестра мы анализируем их тексты, какие-то великие книги, которые must read. Ты, как человек, прошедший университетскую подготовку, должен знать их, особенно в современном мире, когда очень много информации, этот момент теряется, и великие книги часто превращаются в просто название. Это модно вставить имя Мишеля Фуко, просто потому что он на устах.

— У нас тоже на устах Курсави, Фахретдинов, Марджани…

— Ну да, похожая ситуация. То есть в этом смысле очень важно, когда сегодня (а не в Советском Союзе) создаются образовательные учреждения. Как назовешь лодку, так она и поплывет. Как заложить основы, какую философию, как людям, с которыми ты работаешь, преподнести, так вот оно и будет функционировать. И потом, когда люди видят, что вы не винтики в системе, а вы граждане республики под названием «университет», хочется там жить, функционировать и хочется связать свою деятельность с таким местом. И очень хотелось бы, чтобы в Татарстане в том числе такие места появлялись. Сейчас говорю не только про Болгарскую академию.

— Казалось бы, у нас есть такой университет в Иннополисе.

— Да, но он технический, а не гуманитарный. Там тоже есть такой потенциал, ориентация на англоязычную аудиторию, преподавание на английском языке — это очень хорошо. Потому что есть какие-то процессы, которых невозможно избежать. Можно писать статьи на татарском языке, но если не писать одновременно на английском, никто о ваших открытиях не узнает. Поэтому я пишу и так, и так. Хотя это съедает ресурсы, но если делать только по-английски, тогда простая бабушка, которая вчера приходила на презентацию, не сможет прочитать о том, чем интересен вот этот Габдельбари Исаев. Если сделать наоборот, то тогда мы не получим грант, чтобы развивать свое направление на международном уровне. То есть это связано.

Республике нужен свой гуманитарный университет в этом смысле, вот в таком, как я сейчас сказал, в котором через такую механику формируются знания и формируются представления о том, что такое Республика Татарстан и каково ее будущее. То место, где такие шестеренки складываются вместе, и мы понимаем, что Татарстан — это не просто какое-то случайное название в ряду, а является феноменом. И это так, просто у этого нет интеллектуальной составляющей такой мощной, в которой бы эти шестеренки работали на репрезентацию республики, на защиту республики, ее осмысление.

Мне кажется, те люди, которые в Татарстане живут, может быть, об этом мало задумываются. Понятно, это субъект Российской Федерации, но что делает эту территорию или этот концепт чем-то особенным? Только ТАИФ с «Татнефтью»? Татарский язык? В чем вот эта «самость»? И структурно-содержательная основа, которая делает РТ жизнеспособной. Мне кажется, это важный вопрос, и удивительно, что так мало артикуляции этой темы. Здесь не нужно политизации какой-то, сразу скатываться в крайность: «Ага, опять там татары, сейчас они там отделятся и присоединятся к Японии».

— Тогда чего здесь не хватает?

— Не хватает такого научного дискурса, если хотите — философского дискурса, по поводу того, что такое Республика Татарстан. Что республиканского? Это случайность? Хотя власти инстинктивно чувствуют, что-то в этом есть. Несколько лет назад был слоган «корпорация Татарстан». Немножко двойственно звучит, потому что как бы смысл был в том, что все граждане — части этой корпорации. Но в то же время корпорация — это же, наоборот, закрытая организация. Инстинктивно власти пытаются нащупать содержательную сторону. Может быть, с этим связан тот факт, что договор с Москвой не был продлен. Если бы было понимание на философском уровне, почему эти вещи важны, в чем состоит содержание республики, тогда бы меньше было проблем с этим.

«Я сам отказался от поста ректора»

— Альфрид, вы же были одним из претендентов на пост ректора Болгарской исламской академии. Почему не получилось?

— Не получилось, потому что я сам отказался. Я же сказал, что в какой-то момент я понял для себя, что мое видение университета не может быть реализовано в этом контексте. Надо отдать должное Минтимеру Шариповичу (Шаймиеву, — прим. ред.), Рустаму Нургалиевичу (Минниханову, — прим. ред.) и руководству аппарата президента, что они понимают необходимость академии, они прочитали проект, который мы специально подготовили. Это видение университета, это не просто мечты, там же прагматики сидят и понимают, что такое видение функциональное и up-to-date. Если вы хотите, чтобы учреждение функционировало эффективно, то как раз так оно и должно выглядеть. Если мы постоянно говорим про человеческий капитал, про потенциал, который в людях существует, то надо делать упор на открытый и свободный формат.

— Что получается и не получается у тандема Исхаков — Мухаметшин?

— Ну я не могу судить, потому что сейчас я совершенно отстранился от того, что там происходит. Я думаю, что мы все увидим со временем, какой станет Болгарская академия и какой вклад она внесет в развитие ислама. Здесь есть большой потенциал, и реализуется он или нет, зависит, наверное, не только от первых лиц.

— Каким вы видите будущее этого учреждения? В каком направлении оно движется?

— Оно движется в том направлении, в котором СМИ и освещалось. Перед нами структурно будет классический российский вуз, в котором пока что не совсем ясна образовательная парадигма и эта самая философия: «У нас есть какая-то программа образовательная, у нее есть философия, ну вот мы так делаем». Потом приглашаем людей для того, чтобы они в тех местах, где недостает экспертизы, включались. С такой ли целью приглашаются именно эти арабские преподаватели, мне судить сложно. То есть нам об этом на публику не говорят.

— Вас в качестве преподавателя не приглашали?

— Меня приглашали, но поскольку я весь год был занят подготовкой проекта, а сейчас занят тем, чтобы его реализовывать, то, к сожалению, не смогу участвовать.

— Есть ли в мире аналоги БИА?

— Да, конечно, существуют. Сама идея не нова, подобная академия существует в Узбекистане. Исламская академия есть в Нидерландах. Но там формат немножко другой. В Узбекистане, конечно же, свой, и в Голландии — свой. В Голландии есть цель сделать ислам понятным широкой общественности. И, наверное, Болгарская академия могла бы многое в этом направлении делать.

— В Голландии тоже стоит политическая задача?

— Конечно, но не только политическая. В Голландии есть несколько мощных центров исламоведения, которым сотни лет. И классического исламоведения, и изучения современных политических процессов, экономических и прочих. И голландцам не на что жаловаться в целом. У нас в России с этим сложнее. Несмотря на то, что можно услышать, что в Казани много исламоведческих центров, но систематической подготовки исламоведов и особенно людей, которые владеют татарским на высоком уровне, со знанием диалектов и арабской графики, знанием литературы и глубоко понимают исламскую тематику и могут работать с рукописными материалами, среди студентов я не знаю.

— Что можно перенять из мировых практик?

— Насколько я знаю, сотрудники академии путешествуют по миру и пытаются перенять, узнать, как можно было построить.

— Как мы видим из сообщений, они ездят в Египет и Марокко. Во всяком случае, не замечал, чтоб в Нидерланды, Японию или Сингапур наведывались.

— Мне кажется, начинать нужно с понимания того, что такое университет и кого он производит. Вот эти выпускники академии, которые будут появляться, не все же они станут десантом по борьбе против ваххабизма? Не все. Кто-то из них вернется опять к прежним занятиям. И в этом ничего плохого нет. Университет воспитывает общество, в котором мы живем. Это те люди, которые ходят вокруг нас. И тот месседж, который ты закладываешь в этом образовании, он потом и отражается в том мире, в котором мы живем.

— Нужно ли было создавать его так далеко от Казани? Ехать туда часа три, хотя можно было бы построить и поближе.

— Ну это политический и идеологий вопрос. Безусловно, в Казани должен быть мощный центр, и не только исламоведческого образования. Как я сказал, республика нуждается в таком республиканском университете или центре разработок теории республиканизма, который имеет явное присутствие в Казани и наполняет смыслом то, что происходит. Этого нет.

— Вас, кстати, не видно было в «Изге Болгар жыены». Вы вообще не посещаете такие мероприятия?

— У меня просто семья, и я не всегда могу поехать туда, куда захочу.

— А как вообще к подобному мероприятию относитесь?

— Положительно. Потому что это место встречи, обсуждений, артикуляция исторической составляющей. Это важно.

— При этом в российской умме неоднозначное отношение к такому собранию.

— Конечно, это религиозный вопрос.

— Из-за личности Таджуддина или есть богословские моменты?

— Комментировать это с точки зрения научной бессмысленно, потому что здесь нет правильной точки зрения. Если вы настроены на фундаменталистских началах, то понятно, что такой ответ. Если вы более либерально настроены, то главное, чтобы там совсем уж не было какого-то бесчинства. Главное, чтобы польза была, польза какая-то есть. Другое дело, что опять же если не будет осмысления и такого умного подхода, то все у нас превращается в сабантуй.

Если опять же ты не будешь эту умную составляющую включать в пакет, то тогда всегда найдется какая-нибудь говорящая голова, которая на ведущих площадках будет говорить вместо вас такие вещи, которые не будут нравиться вообще никому. Время от времени мы такой процесс наблюдаем. И в минус, всем в минус. Хотя, казалось бы, можно было просто сформулировать одно или два предложения грамотно и преподать это в СМИ правильным образом. С медийной точки зрения грамотно, с религиозной, научной все это скомпоновать, преподнести, и все встанет на свои места. Станет видно, где овцы, где волки. Не хватает нам этого. Я не знаю, с чем это связано.

Альфрид Бустанов

• Ph.D. (Amsterdam University, 2013)

• Профессор факультета истории в Европейском университете в Санкт-Петербурге.

• Автор книг Soviet Orientalism and the Creation of Central Asian Nations (London — New York, 2015) и «Книжная культура сибирских мусульман» (Москва, 2012). Колумнист «Реального времени».
  

«Реальное время».

---

КОНТЕКСТ

«У меня есть теория, что в XX веке татарская литература разбилась на две части, они параллельно развивались»

* * *

«Евросоюз поддерживает грант, посвященный татарским письмам, не потому что там есть секреты…»

 

Просмотров: 814