В Самаре почтили память жертв кровавого советского террора

Репрессии1

30 октября, в общероссийский День памяти жертв политических репрессий, в сквере «Родина» Самары прошла ежегодная акция «Молитва памяти», на котором выступил историк-краевед, член Союза журналистов СССР (РФ) Шамиль Хайдарович ГАЛИМОВ. Предлагаем вашему вниманию данное выступление:

«Борьба с религиозными  организациями шла по всем фронтам и не всегда носила такой цивилизованный характер, как при законодательно оформленном отборе культовых зданий под нужды образовательных и культурных учреждений.

В 1929 году в Средневолжском крае прошли первые расстрелы священнослужителей – православных и мусульманских. Многих, кого миновала эта участь, все равно ждал карающий меч пролетарской диктатуры. Часть из них по приговорам чрезвычайных «троек» ОГПУ оказалась в тюрьмах или отправилась в ссылку в Сибирь и на Север. Но и те, кто не подвергся прямым репрессиям, кроме обязательного лишения избирательных прав, выселялись из своих домов, как нетрудовые элементы и подвергались постоянным унижениям и оскорблениям.

Противостоять этому было практически невозможно. Как часто бывает в нашей истории, власть отрывается от широких народных масс и, создавая видимость подлинной демократии, на самом деле управляет страной по правилам, понятным только ей самой. Так было и на рубеже 20 — 30-х годов: люди понимали, что противиться нет смысла, надо идти в колхоз, соглашаться на закрытие мечетей и на многое другое, что требовали партия и правительство.

У священнослужителей тоже терялась воля к сопротивлению. Многие служители культа покидали родные края, чаще всего в мусульманские республики Средней Азии и Кавказа. И как выяснялось, это было лучшее из небольшого выбора — благодаря этому они избежали ареста в конце 30-х годов и остались живы.

Но были и те, кто просто оставлял должность. Многим по принуждению властей приходилось делать это публично. В газете «Самарский колхозник» (№10 за январь 1930 года) напечатана небольшая, но очень примечательная для той атмосферы заметка. «Я азанчи (дьячок) 3 прихода деревни Верхняя Терешка Старокулаткинского района Кузнецкого округа снимаю с себя сан азанчи. Измаилов Гайнулла». Часто бывало, что таким образом люди просто спасали себя от репрессий. В татарских деревнях в те годы родилась песня:

Безнен авыл мэчетенен

Ае тубэн караган,

Заманалар авыр, дилэр –

Кем кутэреп караган!?

Да, тяжелые времена настали для религии. Свои горестные чувства люди, как обычно, выразили в песне. Верующим начинало казаться, что настроение по невидимым каналам передалось мечетям и под тяжестью навалившихся испытаний поникли даже полумесяцы на минаретах.

…После закрытия Соборной мечети в Самаре остался последний оплот организованного сопротивления наступлению на ислам – мечеть на улице Обороны. Ее можно назвать и последней линией обороны самарских татар, выступавших за сохранение законного прихода и возможности проводить обряды в мечети, которую они сами строили.

Поэтому городские власти подошли к делу с предельной серьезностью. Не случайно потом, уже после очередной «победы», все документы, отражающие ход операции, были собраны в отдельное дело президиума самарского горсовета «О закрытии мечети в г. Самаре, по ул. Казанской, 61». Оно и позволяет нам подробно рассказать о том, как все происходило. Как всегда, на помощь были призваны татарские коммунисты и комсомольцы. А вот и те, с кем им предстояло бороться. Цитируем по документу.

«Список учредителей общества мусульман 1-го прихода города Самары:

Муртазин Мухамметфатых, 55 лет, мулла, Казанская, 61 — 4;

Мазитов Салахутдин, 50, слесарь, Узенький переулок, 14 – 2;

Биккинеев Фахрутдин, 71, инвалид;

Хисматуллин Набиулла, 65, сторож;

Абдулов Шагит, 30 лет, сторож мусульманского кладбища;

Ахметов Халиулла, 49, чернорабочий;

Нугманов Хайдар, 49, старьевщик;

Маннафов Газиз, 54, слесарь;

Узбеков Закир, 51, сторож;

Узбеков Ахметсагир, 55, чернорабочий;

Муллин Абдулшакур, 57, чернорабочий;

Каримуллин Муллахмед, 43, торговец;

Гайнуллин Исхак, 24, сапожник;

Даминов Минвафа, 61, чернорабочий;

Закиров Зариф, 35, слесарь;

Сабиров Закир, 38, инвалид-безработный;

Батыров Абдрахман, 32, кустарь-шапошник;

Мухамедьяров Абдулла, 44, кустарь;

Мухитов Салахутдин, 42, кустарь-шапошник;

Кутуев Нурмухамед, 71, посевщик;

Узбеков Аглиулла, 77, домовладелец;

Мударрисов Нурсафа, 56, торговец;

Юсупов Шагиагзам, 45, чернорабочий;

Гизатуллин Зиннатулла, 70, чернорабочий;

Камалетдинов Гарифулла, 60, крючник-инвалид;

Гузаиров Ахметсагир, 72, чернорабочий;

Гафуров Шакур, 70, инвалид;

Хабибуллин Мухаммед, 67, сторож;

Исхаков Исмагиль, 52, кустарь-шапошник;

Гафуров Загидулла, 67, безработный;

Абдулвалеев Валиулла, 65, ломовой извозчик;

Хусаинов Гафиятулла, 35, рабочий силикатного завода;

Абдуразаков Юсуф, 70, домовладелец;
Вахитов Минсафа, 64, чернорабочий.

И «Список членов совета общества мусульман 1-го прихода города Самары»:

Даминов Минвафа, 61, чернорабочий;

Феткуллов Хайрулла, 57, чернорабочий;

Мударрисов Нурсафа, 56, торговец. Всего — 38 человек.

Подписи: председатель совета Деминов и секретарь Муртазин. 19 апреля 1930 года».

«Последние из мусульман»… Так по известной аналогии можно назвать этот список – благодаря архиву сохранились сведения о членах последнего мусульманского общества старой Самары, действовавшего на законных основаниях.

Как видим, в число активных прихожан входили, главным образом, татары, живущие на улице Казанской и расположенных неподалеку от ней. Это  — Венцека, Водников, Набережная реки Волга, Ильинская, Уральская, Галактионовская, Кооперативная, Садовая, Пионерская, Мало-Чапаевская и другие. Это — осколки сложившегося до революции поселка, когда татары Самары селились по соседству, образовывая национальные уголки по несколько дворов и семей. Большинство из них приходилось, как мы сейчас бы назвали, на старую часть города.

…Давление властей нарастало с каждым месяцем. Например, 27 июля 1931 года из горсовета в президиум краевого исполкома уходит докладная:

«В горсовет неоднократно обращались нацменработники с вопросами о возможности закрытия мусульманской мечети на Казанской, 61, с целью использования под культурный очаг для детей, т. к. в том районе совершенно нет места, где бы можно было организовать детей дошкольного возраста.

Репрессии1

Предвидя это, мулла Муртазин Мухаммед-Фатих Шигабеддинович, стал заниматься привлечением верующих мусульман к мечети с тем, чтобы увеличить количество посещающих, в результате чего, действительно, в последнее время заметно увеличение числа посещающих. А 26 июня тот же мулла Муртазин… на молении выступил с призывом всех верующих к большему посещению мечети, к вере в религию, не считаясь с переживаемыми трудностями, т. к. религия им нужна и т. д.  Данный факт можно рассматривать как явное нарушение договора с общиной, заключенного 27/VI — 1930 г., в котором говорится, община берет на себя в переданном ему здании не допускать произнесения проповедей и речей, враждебных Сов. власти направления или ее отдельными представителями, причем в списке лиц, подписавших договор, подпись Муртазина стоит первой.

Кроме того, имеются сведения о том, что в г. Самаре  проживают административно высланные узбеки, с которыми Муртазин имеет связь. Родные адмвысланных присылают на имя Муртазина различные посылки, который, получая их, передает по их назначению.

В мае месяце заместитель председателя горсовета т. Скиба посетил здание мечети и обнаружил полную безответственность к сданной общине имуществу. В здании мечети двери оказались закрытыми, и в течение долгого времени никто не видел, чтобы туда кто-нибудь пришел.

19 мая Муртазин был вызван и предупрежден об ответственности, в чем собственноручно расписался».

Власти в проведении антирелигиозной борьбы активно привлекали комсомольский актив и молодежь, которые использовались в качестве тарана. Мы видели, именно как инициатива масс нацмен было представлено закрытие Соборной мечети в 1930 году.

Со второй мечетью история повторилась. Коммунисты, комсомольцы, сориентированная властями остальная татарская «общественность» организовывали акции, которые назывались «культштурм». Есть сведения о том, что у мечети выставлялись комсомольские дозоры – это когда несколько молодых людей подходили с плакатами и флагами к мечети в дни наибольшего посещения верующими (обычно в пятницу и во время Гает-намазов) и выкрикивали разного рода антирелигиозные лозунги.

Впереди всех бежали члены клуба национальных меньшинств имени Сталина, и им удавалось организовывать достаточно массовые мероприятия. Например, на собрании 29 января 1932 года, где обсуждался вопрос о закрытии мечети, в клубе присутствовало 160 человек.

Система организации «многочисленных просьб трудящихся» при закрытии мечети на улице Обороны (к  тому времени улица была переименована в память событий лета 1918 года) сработала эффективно. Ударные темпы и результативность кампании в значительной мере обеспечивались потому, что среди самарских татар нашлось немало помощников, которые с большой готовностью и со знанием дела претворяли политику по «искоренению религиозного дурмана» и внедрению социалистического образа жизни.

Властям без особого труда удалось столкнуть лбами две группы татар – членов мусульманской общины, с одной стороны, и коммунистов и комсомольцев, с другой. Одни выступали за сохранение религиозных традиций, другие – за полное их преодоление и последующее искоренение. Организационно это выглядело в форме противостояния двух организаций – мусульманского прихода, с одной стороны, и членов татарской секции городского клуба национальных меньшинств, с другой.

Имена наиболее рьяных агитаторов за закрытие мечетей сохранили архивы и народная молва. Вот уже несколько поколений самарских татар передают их с характерными эпитетами в придачу. В числе организаторов антирелигиозной кампании была активистка женского движения, депутат городского совета (знакомая многим горожанам старшего поколения, она благополучно дожила до глубокой старости и сравнительно недавно ушла из жизни). Автору довелось читать ее письмо в ОГПУ о «контрреволюционной деятельности Муртазина», датированное октябрем 1931 года. Активно участвовал в акциях и ее муж, руководитель татарской секции клуба национальных меньшинств.

Усилия актива татарских комсомольцев и коммунистов постепенно раскручивали антирелигиозную кампанию. Зимой 1931 – 1932 г.г. на собраниях в ряде организаций города: типографии газеты «Волжская коммуна» (располагалась в здании нынешнего полиграфического техникума на улице Молодогвардейской), механиков городского телеграфа, типографии имени Мяги, карбюраторного завода, в железнодорожном поселке жители города – татары приняли постановления с требованием закрыть мечеть на улице Обороны. Свою руку приложил и самый передовой отряд татарской интеллигенции — творческий коллектив редакции татарской газеты «Колхозчы» (ответственный редактор — Н. Ф. Мубаракшин). Есть протокол  решения собрания редакции, на латинском алфавите – за несколько лет до этого татарский и другие мусульманские народы СССР лишились арабской графики, а заодно всего тысячелетнего письменного наследия.

Примечательно, что протоколы многочисленных собраний трудящихся удивительно похожи друг на друга и повторяют одни и те же положения. «Обоснования» необходимости закрытия мечети в них выдвигаются следующие: крайняя малочисленность религиозной общины (33 человека), верующие длительное время (пять лет) в постоянной форме мечеть не посещали, в городе отсутствуют культурные очаги для татарских детей. Сразу предлагаются также варианты использования освобожденного от мечети здания под мастерские школы № 26.

В одной из резолюций говорилось, что «трудовая масса за пять лет в мечеть не ходит, а это место – место сбора торгашей и антисоветчиков».  Или, как написано еще в одной резолюции, что «культурных зданий не хватает, а на Казанской улице одна мечеть бесполезно гниет».

Вот так строилась работа: сначала через агитацию, путем давления, шантажа и угроз, лишения избирательных прав, судебными преследованиями отлучить людей от мечети, а потом их же обвинить в том, что они туда не ходят…

Так часто бывает в жизни, так случилось и здесь — гнусная по своей сути и форме атака на самарские мечети и их руководителей привела к пробуждению самых мерзких, низменных чувств многих наших соплеменников. Вот письмо в горсовет 13 января 1932 года татарской  семьи, проживающей на улице Галактионовской, 231, квартира 2  (ее глава — работник самарского пригородного свиносовхоза, жена – домохозяйка и дочь — студентка медицинского института):

«Мы возмущаемся, как до сих пор в нашем городе существует татарская мечеть, как очаг религиозного дурмана и как болото на пути культурного развития татарского населения, доводившая массу до позорного торгашества-барахольщика. Мы требуем немедленно закрыть эту мечеть и передать ее в распоряжение горОНО».

Любопытно, что в ряде протоколов общественности встречается призыв «взять мечеть» (прямой перевод от татарского «мэчетне алырга»). Прямой перевод на русский язык принимает здесь другую, в общем-то, неверную смысловую окраску. Но это очень символично и как нельзя точно отражает методы развернутой кампании.

Пик оргмассовой работы по подготовке закрытия мечети пришелся на январь – февраль 1932 года. В результате с размахом и умело проведенной работы к январю 1932 года в общей сложности 373 граждан татарской национальности (списки в архиве тоже сохранились) поставили подписи под требованием закрыть мечеть на улице Обороны.

А вскоре организаторам кампании представился случай, который значительно облегчил им работу.

…6 февраля на празднике Ураза-байрам в мечети был организован массовый сбор денег для сосланных мулл… Вот этого власти вынести уж никак не могли. Для них происшедшее было четким сигналом: дальше терпеть такое «безобразие» нельзя и необходимо принимать экстренные меры.

17 февраля  президиум Самарского городского совета депутатов принял постановление о закрытии мечети на улице Обороны. «В связи с многочисленными просьбами… и отсутствием культурных очагов…». О сборе пожертвований сосланным имамам в документе нет ни слова. 4 марта это постановление утверждено на заседании Постоянной комиссии по вопросам культов при президиуме Средневолжского крайисполкома (заключительные слова решения «…и передать для использования под культурно-просветительские нужды нацмен города Самара)».

В итоге, как и планировалось, «кульштурм» 1930 – 1932 г.г. закончился «взятием мечети».

Почему руководители мечети в обстановке тотального давления пошли на столь рискованный шаг, каковым, безусловно, был сбор средств для помощи «врагам Советской власти»? Теперь, через многие десятилетия, нам трудно это понять. Опытных, прошедших большой жизненный путь и множество испытаний, трудно заподозрить в отсутствии чувства момента – они отдавали себе отчет в том, какая угроза нависла над ними и их мечетью. Тогда что это было такое? Вероятнее всего, они все понимали и знали – все равно закроют и решили воспользоваться последним моментом и помочь братьям по несчастью…

Интерес вызывает и такой вопрос, как разное отношение различных групп татарского населения к антирелигиозной кампании. Социологи назвали бы это явление «социально-психологический аспект поведенческой культуры».

Примеров сознательного участия татар в закрытии мечетей и преследованиях их имамов немало. Как людей, которые по собственному желанию и собственноручно спиливали минареты мечетей, устраивали священнослужителям обструкцию, писали на них доносы… Ведь не всех власти могли заставить сделать это. Широко присутствовал и фактор добровольности.

Но в истории отмечено немало случаев, когда председатели сельсоветов и колхозов (даже в опасные 30-е годы) под разными предлогами тянули с закрытием мечетей, лектора — сельские учителя не читали антирелигиозных лекций, заменяя их научными или о международном положении СССР, парторги (правда, после войны) проводили у себя Курбан-байрам и так далее… Они многократно описаны нами в предыдущих работах. Более того, в документах партийных органов советского времени, когда речь заходит об антирелигиозной работе среди татарского, башкирского и казахского населения, сплошь да рядом встречаются  жалобы на низкую активность местных работников. Именно благодаря этой «низкой активности местных работников» во многих селах в 30 – 70-е годы даже при отсутствии действующих мечетей  религиозная жизнь не прекращалась, люди собирались на пятничные намазы, в массовом порядке соблюдали пост в месяц Рамазан, проводились меджлисы. В несколько других формах, но также активно она протекала и в городах.

…Вернемся в 1932 год.

За закрытием мечети на улице Обороны последовали первые аресты. Репрессиям подверглись не только руководители бывшей мечети и ее прихожане, но и татары, не имевшие к религиозной организации прямого отношения.

Тема «Большого террора», творившегося в СССР в 20 — 50-е годы, широко освещается в научной, художественной литературе и прессе. Кажется, давно и досконально разобраны причины и последствия, формы и содержание, влияние на общество и каждого его члена в отдельности этого противоестественного для цивилизованного общества явления. Но и после всего прочитанного, передуманного и услышанного разум не может принять и отказывается понимать: как это могло произойти, почему погибали и страдали люди, ни в чем не виноватые перед Советской властью и не представлявшие для нее никакой угрозы. И каждый раз, знакомясь с документами периода репрессий, невозможно не поражаться абсурдности обвинений «врагов народа»…

Постановление Средневолжского управления ОГПУ о взятии под стражу членов «ликвидированной контрреволюционной мечетной группировки» было выписано (по злой иронии судьбы или, может, специально, по умыслу властей) 16 апреля 1932 года – в день праздника Курбан-байрам. Арестовали М. Муртазина на следующий день, 17-ого. Вместе с ним по этому делу были заключены в тюрьму Насретдин Шарафутдинов, Минвафа Даминов, Хайрулла Фаткуллин, Измаил Ибрагимов, Хасанша Абдулбогатов и Шакир Субеев. Двое из них – Шарафутдинов (владелец ломовой артели, торговец и домовладелец, семья состоит из 8 человек) и Субеев (мулла села Мочалеевка Кинель-Черкасского района) — не состоят ни в совете, ни в активе самарской мечети.

«Фигурирующая в настоящем деле к.-р. группа мечетного актива во главе с видным и популярным в кругах мусульманского духовенства и татарской буржуазно-торгашеской верхушки Среднего Поволжья Муртазиным Мухамметфатыхом Шигабеддиновичем являлась руководящим ядром местного к.-р. элемента…, проводившего под прикрытием мечети на протяжении последних двух лет ожесточенную к.-р. работу среди татар. Основательность этого утверждения проверена на прошлом опыте работы городских парткомсомольских, профсоюзных и других организаций, которые при проведении культурно-политических и антирелигиозных мероприятий неоднократно сталкивались с фактом упорного сопротивления со стороны… торговцев, нэпманов, лишенцев, религиозных фанатиков и пр., группировавшихся вокруг мечети…» — такими словами начинается обвинительное заключение представительства ОГПУ по Средневолжскому краю, объемистый документ на 11 листах. Далее следуют обвинения арестованных во всем, в чем можно было обвинять лиц мусульманского вероисповедания, по каким-то причинам неугодным Советской власти. Это и неодобрительные высказывания о закрытии мечетей, призывы активно посещать мечеть и соблюдать мусульманские традиции, организация помощи ссыльным муллам, баям, выступления против отмены арабского алфавита и введения латинского, даже сбор средств для уплаты коммунальных платежей и налогов за пользование мечетью и так далее. Двоим участникам (Шарафутдинову и Ибрагимову) группы, кроме этого, вменяется в вину выдача белочехам татарина-коммуниста Аббаса Алеева в 1918 году и участие в расправе над ним…

16 августа 1932 года Особое совещание при коллегии ОГПУ вынесло приговор членам контрреволюционной группы. «Главарь» был осужден на 4 года концлагерей, пятеро – высланы на три года в Северный край, еще одному — Абдулбогатову срок предварительного заключения зачли за наказание и освободили из-под стражи.

Обращает на себя внимание несоответствие тяжести и особенно количество выдвинутых обвинений в совокупности относительно мягкому наказанию за их совершение. Ведь три года до этого, в 1929-м, в первую волну жестоких репрессий, расстреливали только за то, что был священнослужителем. А здесь совсем иначе. Тем более, Муртазин, проработав некоторое время на строительстве Беломорканала, в июле 1933 года был условно-досрочно освобожден за хорошую работу и приехал домой. Вернулись в родные края и сосланные в Архангельск. Видимо, Советская власть тогда  решила только припугнуть наиболее активных мусульман Самары. Пока… 

(Через 25 лет, 25 июля 1957 года президиум Куйбышевского областного суда отменил этот приговор за недоказанностью обвинения – прим. авт.)

Мухамметфатых Муртазин… Мулла, общественный деятель и учитель. Просветитель, журналист, экономист и пропагандист научных знаний, добившийся в дореволюционные годы необычайных высот общественного признания. Прогрессивный татарский интеллигент, знаток народной музыки, обладатель большого фонда граммофонных пластинок, постоянный читатель городской библиотеки, любитель кино, еще в 30-е годы предсказывавший появление «домашнего кинематографа» – телевидения.  Посвятивший свою жизнь сохранению духовных традиций татарского и других мусульманских народов. Истинный патриот своего Отечества, столько сделавший для Самары и его жителей…

Так оценивали его современники, такую оценку ему дала и история – самый объективный судья человеческих деяний.

А документы полномочного представительства ОГПУ (предшественник наркомата государственной безопасности СССР) характеризуют Муртазина таким образом:

«Наиболее яркая фигура, на голову выше стоящая всех остальных членов группы и непримиримый враг Советской власти. Не просто влиятельный мулла, в прошлом видный буржуазный деятель, сотрудник ряда национал-буржуазных и религиозных периодических изданий, оппонент православных миссионеров на диспутах до революции. С 1905 по 1921 год состоял членом мусульманской фракции партии кадетов, как ее представитель избирался в Самарскую Городскую Думу, до последнего времени имел обширнейшие связи с виднейшими представителями национал-буржуазного и религиозного мира, значительная часть которых  ныне за к.-р. преступления отбывает наказания в концлагерях, а некоторые из них бежали за границу и там ведут ожесточенную кампанию против СССР.

Октябрьская революция больно ударила Муртазина не только по общественному положению: он лишился вклада в банке и потерял торговлю. Все это толкнуло его на борьбу с Советской властью. В 1921 году за к.-р. агитацию он арестовывался губчека и был освобожден только по амнистии к 4-й годовщине Октябрьской революции.

В период 1921 -1923 г.г. он являлся членом повстанческой националистической организации в Средней Азии и Поволжье «Иттифак-Ислами», от имени которой распространял  по разным городам Волги к.-р. воззвания. Имея большой политический опыт, будучи человеком умным и развитым, и пользуясь, безусловно, большим авторитетом среди почти всех прослоек  тюрко-татарского населения в Самаре и за пределами города – он все эти данные в последние годы направил на организацию сложной и хитроумной системы удержания массы верующего татарского населения в рабской зависимости от религии, мечетного актива и лично себя, внедрения и использования в к.-р. целях религиозного фанатизма и организации срыва важнейших культурно-политических и антирелигиозных мероприятий, проводившихся в 1930 – 1932 годах партийно-комсомольскими и другими организациями среди татар города.  Под руководством Муртазина в его квартире устраивались сборища членов к.-р. группы, на которых широко дебатировались важнейшие внутренние и международные события, и принимались принципиальные установки относительно работы среди населения и мечети. В результате среди татар была организована в широком масштабе религиозная пропаганда, основной смысл которой заключался в возбуждении всеми средствами религиозного фанатизма среди верующих, культивировании и укреплении вредных традиций тюркских народов и пережитков религии ислама, натравливании трудящихся слоев на мероприятия Соввласти…

Мечеть превратилась в явочную квартиру и своеобразный «отдел социального обеспечения» для беглых, репрессированных и следующим транзитом через Самару из Европейской части СССР в Сибирь, Среднюю Азию и обратно мулл, торговцев, баев и т.д. В мечети к.-р. элемент получал необходимые сведения, укрывался и снабжался необходимыми денежными и натуральными средствами для существования…»

Вот такую «страшную» угрозу для Советской власти представляли Муртазин и его единомышленники.

Еще до известного постановления горсовета от 17 февраля 1932 года, Мухамметфатыха Муртазина, жену Марьям-абыстай и семерых детей (Халида, Эдибэ, Джаудат, Фагима, Ильгамия, Эдип)выселили из мечети, и семья стала скитаться по частным углам. Родственники, друзья и знакомые помогали, как могли, делая это от души и, конечно, скрытно. После освобождения главы семьи из Беломорлага и возвращения его в Самару удалось найти постоянную квартиру во дворе дома на улице Братьев Коростелевых, 141. Она и стала последним пристанищем Муртазина.

Дело о «контрреволюционной группепри самарской мечети» было только одним из сотен и тысяч, которое ОГПУ штамповало по всей территории СССР. Мусульманская религия, как православная и все другие, самые крупные — людские и особенно материальные — потери понесла именно в первой половине 30-х годов. После арестов имамов повсеместно закрывались мечети, оставшиеся без настоятелей, религия фактически перешла на нелегальное положение.

Бедственное положение, в котором оказался ислам, заставило муфтия Фахретдинова летом 1935 года лично прибыть в Москву в Президиум ВЦИК с докладом о критическом положении дел в мусульманской религии, находящейся уже на грани полного уничтожения. Но это не спасло положение. Наоборот, после смерти муфтия Ризы Фахретдинова в апреле 1936 года были репрессированы все члены Президиума ЦДУМ СССР, расстреляна единственная женщина-казый (духовный судья) Мухлиса Буби, арестованы все видные исламские богословы еще дореволюционной школы. (Один из них – Зиятдин Камали отбывал наказание в Куйбышеве, здесь же в Безымянлаге он и умер в 1942 году).

А за оставшихся в живых и на свободе мусульманских священнослужителей, активистов религиозной общины и известных татар Самары — Куйбышева «органы» взялись через несколько лет — осенью 1937 года.

…Люди предполагают, а горсовет располагает….

О том, что здание закрытой мечети стало служить культурному просвещению самарских татар и башкир (одна из провозглашенных целей его реквизиции), документальных свидетельств нет. Только на первых порах здесь присутствовали элементы «нацменработы», поскольку среди воспитанников было немало детишек, живущих неподалеку от мечети.

Но вскоре оно превратилось в обычное детское дошкольное учреждение без всяких национально-культурных составляющих. Об этом свидетельствует и справка отдела образования Самары 1999 года (за подписью заведующего В. Лободина): с 1932 года все советское время здесь располагался детский сад № 55 Дзержинского, позже Самарского, района.

За это время, с целью перепрофилирования под детский сад, здание бывшей мечети претерпело существенную реконструкцию. Сначала были снесены все пристройки, осталось только основное здание площадью в 436 кв. метров (по документам 1940 года). Во время войны здание снова начало расширяться. В 50-е годы оно увеличилось почти до 600 кв. метров, поскольку были пристроены три помещения. Каждый ремонт (1957, 1964, 1970 – 1972, 1984  г.г.) в детсаде, который, в конце концов, стал специализированным учреждением для тубинфицированных детей, приводил к созданию дополнительных площадей – спален, медицинских комнат, прачечной, туалетов, кухни, бельевой, душевых, кладовок и других. По данным Куйбышевского Бюро технической инвентаризации на 1984 год, общая площадь детского сада составила 922 кв. метра. Кроме того, печное отопление, состоящее из 12 печей, в ходе реконструкции было заменено центральным, здание снабдили водопроводом и канализацией.

Но, несмотря на все внутренние переборки и постоянные пристраивания, приведшие к изменению внутренней структуры и планировки, общий архитектурный облик и внутренняя планировка (по несущим стенам) здания сохранились в прежнем виде. И когда после передачи мечети мусульманской общине начался демонтаж многочисленных деревянных и фанерных перегородок, здание постепенно и естественным образом стало приобретать свой прежний вид. Но это недавно, в 2000-е годы…

…А тогда, в 30-е годы, закрытием всех самарских мечетей и первым судебным процессом дело не ограничилось. После 1932 года, как его логическое завершение, наступил 1937 год – один из самых трагичных в истории нашей страны, пик сталинских репрессий, символ несправедливой жестокости властей и страданий безвинных людей.

20 октября 1937 года на стол прокурора Куйбышевского края легло большое, толстое «Дело №7880», подготовленное управлением НКВД. Называлось оно – «О контрреволюционно-националистической организации мусульман города Куйбышева». Изложив в главных чертах основные сведения о широко разветвленной и глубоко законспирированной антисоветской контрреволюционной организации во главе с М. Муртазиным, краевое управление внутренних дел просило санкцию на арест руководителей и активных членов этой организации в связи «с невозможностью до сих пор оставлять их на свободе». Исходя из «необходимости разоблачить враждебную организацию», заместитель прокурора области Зарубин тут же дает добро. И через несколько дней оперативные группы НКВД, оформив соответствующие ордеры, направились по адресам проживания четырех десятков человек.

24 октября был арестован мухтасиб города Мелекесса Гатаулла Губайдуллин, 26-го – Мухамметфатых Муртазин, Шайхутдин Залялутдинов и Шагиагзам Гаффаров, 11 ноября – мулла села Татарские Канадей Кузнецкого района Мухаметзян Курмакаев… Потом, в течение нескольких недель, в темные ночи ноября-декабря, все «члены контрреволюционно-националистической организации» были собраны во внутренней тюрьме краевого управления НКВД, и с ними начали работать следователи…

Деятельность НКВД в 30-е годы поражает масштабами и изобретательностью. Сотрудники «органов» мобилизовали на борьбу с мнимыми «врагами народа» все свои силы, знания и находчивость. По одному уголовному делу они могли арестовать и осудить людей, которые часто даже не были знакомы друг с другом, и поэтому не могли иметь никаких общих дел. Но это не играло никакой роли, потому что паровоз террора и беззакония  мчался на всех парах, давил все на своем пути и остановиться уже не мог. Наряду с прославленными маршалами и великими учеными под его колеса попало бесчисленное множество  инженеров, врачей, учителей, библиотекарей, рабочих, крестьян, домохозяек и других простых людей. Так и в уголовном деле №7880: в одну организацию были записаны бухгалтер, продавец, сторож, рабочий, заготовитель, секретарь сельсовета,  конечно, большинство мулл, есть люди с начальным, средним образованием, у некоторых его вообще нет. Всего — 42 человека.

В чем они обвинялись?

Мулла мечети на улице Обороны как  руководитель Куйбышевского филиала закордонной белогвардейской организации — Всесоюзного контрреволюционного центра Мухамметфатых Муртазин, его многочисленные знакомые, друзья и соратники, сельские муллы, руководители религиозных организаций Среднего Поволжья и Предуралья в течение многих предшествующих лет вели подрывную деятельность, укрепляли связи с зарубежными эмигрантским кругами, а через них — с разведками Германии и Японии для совместного выступления против Советской власти, передавали шпионские сведения Турции, создавали специальный фонд для развертывания контрреволюционной повстанческой деятельности с целью восстановления штата «Идель-Урал» с включением в него Казахстана, Киргизии, Узбекистана, вывода Татарской АССР из состава СССР и создания автономного государства под протекторатом Японии, на явочных квартирах проводили подпольные сборища, распространяли воззвания, сколачивали подпольную антисоветскую организацию в составе татарских полков, создали несколько диверсионных групп и так далее и тому подобное.

Ужас берет от безудержной фантазии следователей. В своих признательных показаниях Муртазин невероятно подробно рассказывает не только о своей контрреволюционной, националистической, пан-тюркистской, пан-исламистской, японо – и германофильской деятельности, но и о постоянных встречах с сообщниками, переговорах с турецким султаном о защите мусульман Советского Союза, о том, как все знакомые Муртазина с этими целями бесконечно разъезжали по стране – от Ленинграда до Ташкента, согласовывали планы будущего восстания, и кроме этого у них в мыслях больше ничего не было…Всего не перескажешь из 23-хстраничного машинописного документа – обвинительного заключения.

Чем не сценарий для фильмов, подобно «Покаянию» Варлама Аравидзе 1988 года. Помните, главного героя обвиняли в том, что он хотел прорыть тоннель из Лондона в Бомбей, чтобы из Британских островов пройти под землей 7 тысяч километров (в том числе под тремя морями) до Индии и совершить там террористический акт.

Судя по признаниям Муртазина, врагами Советской власти являются все – начиная от председателя ЦДУМ Ризы Фахретдинова и ученого секретаря управления Жихангира Абызгильдина, председателя Совнаркома ТАССР Абрамова, проживавшим в Казани писателя Халика Садри (уроженец Старого Ермаково) и заканчивая муллами дальних сел — Зирекле Куак  (Валимухамеда), Мулловки (Хади Камалетдинова) и всех остальных. Абсолютно все — более чем 70 человек, о которых упоминает «главарь организации».

Откуда взялись эти «признания»? Только по этому, главному документу уголовного дела можно найти тысячу доказательств того, какими методами выбивались «показания». Человек сам себя не может так «правильно» оговаривать – весь текст был аккуратно, в форме шпионского детектива, написан, выправлен и напечатан на машинке, несомненно, еще до ареста Муртазина. Ему оставалось только подписать его. И не подписать Мухамметфатых-хазрат не мог.

Достаточно взглянуть на последнюю прижизненную фотографию Муртазина и все станет понятно – он устал, он изможден и сломлен. Годы постоянного надзора и притеснения, бесконечных унижений и оскорблений, судебных преследований и новые пытки… Часто люди, попадая в такие нечеловеческие условия, оказываются в невыносимом выборе между верой и отчаянием. И… соглашаются на самооговор и сумасбродные признания.

Беззаконие сталинских времен облачалось только в подобие соблюдения закона: выдавались санкции на арест, на обыск приглашали понятых, со всеми формальностями оформлялись протоколы допросов… Но у арестованных не было права на адвоката, доказательством обвинения объявлялось только их личное признание, Особое совещание («тройка») при управлении НКВД рассматривал дело без обвиняемого, осужденный не имел права на обжалование приговора, обычно высшая мера приводилась в исполнение сразу же после вынесения.

Поэтому появление среди ночи сотрудников НКВД  и предъявление ордера на арест для человека, уверенного в своей невиновности, становилось шоком…

30 ноября, когда в дом под номером 19 по улице Радищева нагрянули оперативники, его хозяин И.Ш. Шайхутдинов (самый молодой из всех арестованных по этому делу, 1912 года  рождения), расписаться на ордере смог только с третьей попытки: карандаш все время вываливался из рук. Этот эпизод вспоминал его младший брат Лябиб Мустафин, знакомый многим нашим землякам, один из первых членов Попечительского совета по строительству Соборной мечети на улице Стара-Загора. А за месяц до этого арестовали их отца – нетрудно представить состояние молодого человека. 

Мухаметситдык Шамгунов – потомственный мулла (по сведениям 1857 года, его дед Шамгун Валишев был утвержден в должности имама постановлением Симбирского Губернского правления еще в 1830 году), многие десятилетия был имамом мечети села Кубань-Озеро, обучал детей в медресе, являлся одним из самых уважаемых священнослужителей Самарского края. (Его имя мы встречали в газетной публикации об открытии Соборной мечети в 1913 году). Жители этого села почтенного возраста рассказывают  о многих странностях в поведении муллы Ситдыка-бабая на склоне жизни. Такое бывает с некоторыми людьми, прожившими долгую и трудную жизнь.

Поэтому его и увезли в Куйбышев. А в 1937 году ему было уже 82 года. Спокойно доживал свой век на попечении родственников М. Шамгунов, как вдруг превратился в злейшего врага Советской власти. Бдительный гражданин А.П. Анисимов написал письмо в Ленинский райком партии (оно приобщено к уголовному делу): М. Шамгунов вместе с жившей на той же улице женой расстрелянного попа вел среди молодежи агитацию с целью помешать выборам в Верховный Совет СССР, которые проходили 12 декабря.  Реакция была немедленной: 17-ого на улицу Кооперативная, 255 (теперь это улица Молодогвардейская, и на этом месте стоит жилой дом, называемый в народе «Шанхаем») явились сотрудники НКВД и арестовали старика.

До этого кто-то, почувствовав надвигающуюся беду, говорил Шамгунову: «Бабай, тебя могут арестовать, тебе надо исчезнуть». Но он не верил, а лишь повторял: «За что меня арестовывать, я не делал ничего плохого, кому я нужен такой старый и больной». Ошибался. Когда подъехал «черный ворон», Мухамметситдык-бабай, опираясь на палку, вышел из дома и сел в машину…

Сейчас у потомков хранится лишь его фотография, где он снялся, положив рядом свою палку. Обо всем этом в 1989 году в журнале «Огни Казани» написала внучка Ситдык-бабая Роза Мингулова, проживающая в Ленинграде. Потом Шамгунову удалось передать из тюрьмы родным записку, где он сообщал, что здесь его называют «контрой» и бьют, таскают за бороду и что они, наверное, больше не увидятся.

А фото М. Шамгунова для публикации в нашей книге передал его правнук, врач и журналист Искандер Мифтахов.

23 декабря был арестован и Хатимулла Баталов (1884 года рождения) – бывший имам Соборной мечети, живший тоже на Кооперативной улице, в доме № 253. Он работал киоскером в универмаге.

…В 1930 году Ибрагима Бикерова (село Старое Зеленое Старокулаткинского района, 1867 года рождения) как священнослужителя, к тому же эксплуатирующего чужой труд, выслали за пределы Средневолжского края. Но наказание ему не пошло впрок. Вернувшись в 1934 году из ссылки, он организовал в родном селе работу по открытию мечети. Как написано в доносе, отправленном в НКВД односельчанами, Бикеров говорил народу, что «наша религия не должна втаптываться в грязь, нам нужно сделать все, чтобы мечети не закрывались». Также он агитирует своих односельчан сохранить религиозные традиции, несмотря ни на что.

Еще большее преступление против Советской власти совершил Мухаметзян Абдюшев из села Малая Терешка того же района. 12 декабря 1936 года он собрал односельчан и провел Ураза-гает, к тому же, громко прочитал несколько сур из Корана. Об этом сообщает начальник отдела НКВД Старокулаткинского района. Действительно, как такое можно простить!? Это было преступлением, за которое полагалась смертная казнь.

Произволу не было предела. В конце двух завершающих томов этого уголовного дела следователи сделали одно потрясающее примечание: «вещественных доказательств при деле не имеется». Что это означает?

Только одно — оперативники и следователи не обнаружили у обвиняемых ни оружия, ни переписку членов контрреволюционной организации, ни компроментирующих фотографий, ни воззваний, листовок, ни схем стратегических объектов, планов совершения террористических актов … Или еще чего-нибудь такого, что подтверждало бы их контрреволюционную деятельность.

Что ж, трудно найти то, чего нет на свете. Что же они тогда находили?  В протоколе обыска в доме мелекесского муллы Гатауллы Губайдуллина написано: денег 32 рубля 22 копейки, карманные часы и четки. И больше ничего.

Обыск на квартире Муртазина «дал» паспорт, разные справки, личные документы, тетради, блокноты с записями на татарском языке, четыре фотокарточки… Правда, Эдибэ-апа говорит, что оперативники НКВД унесли больше: книги на русском языке, записи дневникового характера, религиозную литературу. Постелили простыню на столе, связали все в узел и унесли.

Но, как мы знаем, «вещдоки» и другие доказательства и не нужны были. Приговор давно уже был определен.

При знакомстве с этим «Делом» в глаза бросается еще одна интересная деталь: жертвы, как спортивная сборная команда, собраны с разных городов и районов. Вот несколько фамилий (данные о репрессированных мы приводим из справок о реабилитации):

- Якуб Мустафин, родился в Теплом Стане, место работы – «Союзпушнина» (Куйбышев);

- Сагатулла Халитов, с Пугачевского района Саратовской области, работал кучером на станции Липяги;

- Вазых Мифтахов, бывший служитель культа села Тюгальбуга Новомалыклинского района, продавец;

- Измаил Муртазин, родился в Нурлат-Октябрьском районе Татарской АССР, бухгалтер  артели «Красный жестянщик»;

- Якуб Кутуев, село Канадей Кузнецкого района, секретарь сельсовета;

- Хайрутдин Шабаев, родом из села Чаганлы Абдулинского района, заготовщик семян…

Еще раз к вопросу о том, как добывались признательные показания. Читаем протокол допроса Мухаметжана Курмакаева во втором томе дела. Сначала 67-летний Мухаметжан-мулла держится стойко, на все вопросы отвечает отрицательно: никакой контрреволюционной организации не знаю, и сам ничего против Советской власти не делал.

Тогда, видимо, следователи решили «поработать» с упрямым стариком: стенографист здесь останавливает запись допроса. А через какое-то время запись возобновляется, но уже другими чернилами и другим почерком. Меняется также и содержание ответов: да, знаю, был, состоял, участвовал, во вредительских целях делал то-то и то-то, виноват перед Советской властью во всем… Нетрудно догадаться, что послужило причиной невесть откуда появившейся откровенности обвиняемого. Надо полагать, что этими же методами получили признание и от Мухамметфатых-хазрата и других его «подельников».

А вот бывший муэдзин мечети села Ново-Урайкино Ново-Буянского района Кашаф Ахметсафин ни в чем не признался. Его ответы состоят из одних отказов – так в протоколе допроса и написано. Просто никто, судя по всему, не принуждал соглашаться. Но все равно это не спасло. По всей видимости, в его признаниях уже не было необходимости — для суда и вынесения приговора «признательных показаний» руководителей организации оказалось вполне достаточно. 

Середина декабря. «Контрреволюционная исламская организация» полностью разоблачена. Но в это время — по неизвестной причине — число арестованных по уголовному делу № 7880 резко увеличивается. По всей видимости, начальство не удовлетворили масштабы организации и показатели уровня бдительности своих подчиненных.

22 и 23 декабря арестовали  Г.Г. Гильманова (родом из Теплого Стана, работал грузчиком),  Г. Хабибуллина (уроженец  Нурлат-Октябрьского района, рабочий), М. Г. Садретдинова (Старое Ибрайкино Татарской АССР, рабочий), М.Г. Абубакирова (из села Мулловка, фонарщик), С. Шамсутдинова (из села Мордово Озеро Мелекесского района, сторож) и других… За два дня 15 человек.  Кроме этого, в этот же список включили двух человек из Старокулаткинского района, которые были арестованы по 58-й статье еще в августе. Это – Ибрагим  Бикеров (село Старое Зеленое) и  Мухаметжан Абдюшев (Малая Терешка).

Нургата Галлямов (из Старого Ибрайкино, рабочий) был арестован 23 декабря при следующих обстоятельствах. К тому времени татары Куйбышева уже знали: хватают всех, лучше бежать. Нургата-ага тоже решил срочно покинуть город. Но опоздал буквально на несколько минут. Он уже собрался, оделся и вышел на улицу. Тут встретились двое. «А где проживают Аллямовы?», спросили они у него. «Аллямовых не знаю», — ответил растерявшийся Нургата. «А у тебя как фамилия?» — «Галлямов». «А, очень хорошо, вот ты нам и нужен, пошли», — последовало в ответ. Только на несколько минут вместе зашли в дом, чтобы оформить протокол и взять необходимые вещи.

Это рассказывал сын – Салихжан-ага Галлямов (1912 года рождения), авторитетнейший член мусульманской общины нашего города, участник Великой Отечественной войны. Он только минувшим летом ушел из жизни, несколько месяцев не дожив до своего столетия.

…А те, кто в конце 37-го года успел скрыться, действительно, спаслись. Как, например, активный член общины, работник потребкооперации Фаттах Сагиров. Он почувствовал надвигающийся арест и уехал в родную деревню – Ново-Урайкино. Прожил там до весны и вернулся в Куйбышев, когда волна арестов прошла. Потом Сагиров уже НКВД был не нужен.

Самым последним взяли 69-летнего муллу деревни Большое Трулево Кузнецкого района Бадретдина Курмакаева — 28 декабря.

Через день, 30-ого, состоялся суд, скорый и несправедливый. Он вынес почти для всех один приговор – расстрел. 41 человек, разделенные на несколько групп, были расстреляны в течение первого полугодия 1938 года. Последними, 20 июля, оборвалась жизнь Ш.З. Залялетдинова (родом из села Старый Кадый Первомайского, ныне — Черемшанского района Республики Татарстан) и знакомого уже нам Б. Курмакаева.

И лишь одному обвиняемому довелось тогда избежать смертной казни и остаться в живых: Аббас Яфасов после того, как 10 лет отсидел в лагере, был навсегда сослан в Красноярский край. Его в Куйбышеве больше никто не видел.

Как сейчас известно, в 30-е годы приговоренных расстреливали в центре города — в саду (дачах) НКВД и хоронили в общих ямах. Сейчас здесь парк имени Юрия Гагарина. Скорее всего, «исламские контрреволюционеры» лежат здесь же.

Известно выражение: «люди пропадали». Это на самом деле было так: никто из близких, как правило, не знал, в какой тюрьме сидит их родственник, когда будет суд и какой приговор вынесен, и где отбывает наказание. А главное – в чем он виноват. Бывало, на волю доходила какая-то информация: чаще через многие уста, от освободившихся сокамерников или солагерников, иногда удавалось родственникам передать коротенькое письмо.

Это удалось и Муртазину. В записке, которую принес семье один незнакомый мужчина, он просил принести в изолятор в поселке «Стромиловские хутора» сменное белье и немного сахара. Тут же было приложено разрешение на свидание, выданное на имя Муртазиной Марьям. Она, обрадованная скорой встрече с мужем, поехала в назначенный день по указанному адресу. Но охранники ей в грубой форме сказали, что никакого Муртазина здесь нет, свидания не будет, и, вообще, пусть она лучше уходит отсюда.

Те, кто проявлял особую настойчивость или имел связи, о расстрелянных родственниках получали сведения стандартного содержания: «осужден на 10 лет без права переписки, отправлен в далекий лагерь».

Люди не находили покоя и писали: в управление НКВД, прокуратуру, «всесоюзному старосте Калинину»… И, как последняя надежда, с адресом, короче которого не может быть на свете: «Москва, Кремль, товарищу Сталину». В 30-е годы такие письма в Москву текли рекой из разных уголков Союза. Но почти во всех случаях не приносили никакого результата…

В июле 1939 года жительница Куйбышева Мунира Закирова пишет: «Мой муж Закиров Зариф, — читаем в письме, — в юном возрасте ушел в Красную Армию, воевал за Советскую власть, вернулся с фронта инвалидом. Он всю жизнь честно работал, никому не принес вреда. У него нет никакой вины перед советским народом. Пожалуйста, наш великий отец, прикажите, чтобы его дело рассмотрели заново и выпустили из тюрьмы».

Отрывок еще из одного письма. «По ложному доносу моего родственника — председателя ЖАКТа № 77 Давыдова Хусаина посадили в тюрьму. Товарищ Берия, мы с Вами большевики и должны верить друг другу. Поэтому я прошу Вас распорядиться заново рассмотреть его дело, чтобы убедиться: мой брат не виноват.

С коммунистическим приветом, член ВКП (б) Якуб Давыдов. 10 июня 1940 года».

Ишмухаммет  Тимербулатов 5 апреля 1941 года пишет М.И. Калинину следующее: «Мне уже 83 года, моей старухе – 82. Наш сын Назыф по несправедливому обвинению сидит в тюрьме. Несмотря на молодой возраст (ему сейчас только 34 года), он старательно трудился, с большой ответственностью исполнял свою работу». Тут же приводится характеристика сына с места работы. Наверное, Ишмухаммет-бабай надеялся, что она поможет его сыну выйти на свободу.

Они не знали, что обращаются к палачам своих родных – к тому времени тех, за кого они просили и умоляли, никого уже не было в живых: Зариф Зарипов был расстрелян 14 марта, Назыф Тимербулатов 15 марта, Хусаин Давыдов – 16 апреля 1938 года.

Жизнь двух самарских имамов Мухамметфатыха Муртазина и Хатимуллы Батталова оборвалась в один день — 14 февраля 1938 года.

…Наступили годы безвестности. Никто ничего не знал. Слабый свет в конце туннеля показался во время войны, когда на свободу были отпущены некоторые священнослужители и другие осужденные в 30-е годы. Таких людей было очень мало, но весть об их счастливом возвращении моментально распространялась и вселяла надежду в тех, кто все годы не переставал ждать своих близких.

Даже после смерти Сталина, когда новый руководитель страны Н.С. Хрущев начал массовую реабилитацию жертв террора, правда о расстрелянных все равно скрывалась. Органы государственной безопасности и прокуратуры писали стандартные справки, что «умер в таком-то году от такой-то болезни». В середине 50-х годов (в пик работы по пересмотру внесудебных приговоров «троек») родственников стали приглашать в прокуратуру или военный трибунал ПриВО, чтобы сообщить о невиновности их родственников. И реабилитация поэтому оставалась половинчатой.

Ждали всю жизнь. Объединенные общим горем, жены двух расстрелянных самарских имамов Марьям-абыстай (1902 – 1982 г.г.) и Халиса-абыстай Батталова (1885 – 1979 г.г.) стали еще более близкими людьми, и многие годы поддерживали друг дружку. Научившись у своих мужей, они сами стали знатоками ислама. По свидетельству людей старшего поколения, не было женщины лучше читавшей Коран, чем Марьям-абыстай, ее мэкам (стиль чтения сур) был необычайно красивым и проникновенным. Меджлисы у них обеих были расписаны на многие месяцы вперед, и это помогало во всех отношениях: поддерживать себя, поднять детей, чувствовать себя нужными людям… Сания-апа Батталова еще вспоминает, что при детях, а при посторонних тем более, женщины никогда не говорили про мужей, потому что это было опасно.

Марьям-абыстай и Халиса-абыстай постоянно чувствовали о себе заботу. После ареста Муртазина его семья мыкалась по разным съемным квартирам, в одно время уезжала даже в Ульяновск.

В конце 1942 года группа известных татар Куйбышева – братья Абдулкадыр, Кашаф и Каюм Тимербулатовы, Абдулкадыр Амиров, один уважаемый человек по имени Саит (его фамилию, к сожалению, установить не удалось, известно имя жены — Рахима) и другие, собрав 25 тысяч рублей, купили для Марьям Муртазиной и ее детей часть дома – на Старогражданской улице, рядом с заводом КИНАП. Так семья Мухамметфатых-хазрата избавилась от многолетнего бездомного существования и скитаний, которым, казалось, никогда не будет конца. Безусловно, люди очень рисковали, но помочь семье «врага народа» не побоялись.

На Старогражданской Муртазины прожили до 1978 года — до сноса частных домов и переезда в благоустроенную квартиру на улице Владимирская. Сейчас единственный из живых детей Мухамметфатыха Муртазина – Эдибэ-апа (1924 года рождения) проживает с сыном Равилем в том же районе, на улице Коммунистическая.  В 2004 году ушел из жизни ее муж, прихожанин Соборной мечети Ризабик-ага, с которым они прожили 50 лет. В свои 87 лет Эдибэ-апа обладает ясным умом и четкой памятью, во всех деталях рассказывает о событиях татарской жизни прошлых десятилетий, начиная с конца 20-х годов. Благодаря ей, сохранились бесценные документы и фотографии той эпохи, которые мы тоже использовали в работе.

…Лишь во время перестройки открылась страшная правда о репрессиях, и нашему обществу стали известны свидетельства о преступлениях периода культа личности. Многие татары узнали о трагической судьбе родственников только через пятьдесят с лишним лет — из нашего материала «Муллалар эше», опубликованного в газете «Бердэмлек» в 1993 году. Он был подготовлен на основе архивных документов, предоставленных управлением министерства госбезопасности России по Самарской области. И вызвал множество откликов читателей.

Полный список осужденных по этому делу мы приводим в копии документа – определения Военного трибунала Приволжского военного округа от 1956 года, отменившего приговор Особого совещания при УНКВД Куйбышевской области, вынесенного 30 декабря 1937 года.

Примерно в то же  время по другим уголовным делам, но также по 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР (антисоветская агитация, диверсии и так далее) были расстреляны муллы сел Бакаево Байтуганского района (данные приводятся по справкам о реабилитации – прим. авт.) Абдулла Абдрахманов, Новое Мансуркино — Закир Миникеев, Татарское Абдикеево — Назип Еремеев, Мочалеевка – Лукман Магдеев, бывший имам села Мулловка Хади Камалетдинов (проживавший в Куйбышеве). А также крестьяне Файрукша Тухватшин (Новое Ермаково), Хайрулла Юсупов (Старое Фейзуллово), Хасян Ахметзянов (Старое Ермаково), Ахмадулла Хабибуллин (Камышла), Ахметзыя Лукманов и Гасым Еремеев (оба из Татарского Абдикеево)».

Просмотров: 1066

Комментирование запрещено