Историк из Узбекистана об учебе в «перестроечной» Казани, речи командарма Фрунзе на языке Тукая и «татарской» научной школе в Намангане
Одним из собеседников известного казанского востоковеда, автора «БИЗНЕС Online» Азата Ахунова во время его недавнего визита в Узбекистан стал профессор Наманганского госуниверситета Абдулла Расулов. Он во второй половине 1980-х учился в аспирантуре истфака КГУ и с тех пор активно развивает татарскую тему в своих научных изысканиях. В интервью нашему изданию Расулов рассказал, чем отличается нынешняя Казань от самой себя 30-летней давности и как на его родине поменялось отношение к басмачам.
«КАЗАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ БЫЛ БОЛЕЕ ДЕМОКРАТИЧНЫЙ»
— Абдулла Нуритдинович, мало кто у нас знает, что вы являетесь автором ряда книг, посвященных роли татар в Средней Азии в начале ХХ века, татарско-узбекским историческим связям. Ваши ученики, ставшие известными в Узбекистане учеными, также занимаются этой темой. Не будет ошибкой сказать, что вы у себя в Наманганском государственном университете фактически создали «татарскую» научную школу. В связи с этим хотелось бы задать вопрос: как вы пришли к этой теме? Ведь Узбекистан — это страна с богатой историей, есть что изучать и по вашему региону.
— Начнем с того, что я родился и вырос в Намангане. Это второй по численности населения город в Узбекистане после Ташкента. Здесь я живу и работаю поныне, являюсь профессором Наманганского государственного университета. Так сложились обстоятельства, что я, можно сказать, случайно оказался в Казани. О чем я, конечно же, не жалею — это было судьбоносное решение, определившее мои научные интересы на долгие годы.
В 1985 году я окончил исторический факультет, был ленинским стипендиатом, потом два года преподавал в Намангане. Конечно же, хотелось учиться дальше по специальности. В нашем Наманганском университете работал ныне покойный доцент Мурхон Хайдаров. В начале 1970-х годов он защитился в КГУ по туркестанской печати, хорошо знал и любил Казань, дружил с казанскими учеными. Вот он и говорит мне: «С русским языком у тебя неплохо, почему бы не поехать в Казань в целевую аспирантуру». Так я оказался в Казанском университете. Моим научным руководителем стал Риф Галяутдинович Хайрутдинов (профессор КГУ, в 1980–1987 гг. заведующий кафедрой истории КПСС — прим. ред.). Первым делом он спросил: «На какую тему будем писать диссертацию?». Это сильно удивило меня, у нас так не было принято. Я как восточный человек попытался избежать прямого ответа: «На какую скажете тему, на ту и будем». «Так не пойдет дорогой мой человек, — сказал Риф Галяутдинович. — тема должна зажигать человека, иначе ничего путного не выйдет».
Я попросил время на размышление. Вспомнил про татарские бригады, которые сыграли большую роль в установлении советской власти в Туркестане, и на следующее утро пришел с этой темой к научному руководителю. Но оказалось, что этот вопрос был уже изучен. В итоге сошлись на теме «Интернациональная помощь партийных организаций, трудящихся Средневолжского региона народам Туркестана (1918–1924 гг.)». Вот так я занялся «татарским вопросом». Почему татарским? А потому, что основными «персонажами» моей диссертации были татары. Это был 1987 год — иные трактовки не одобрялись. Надо было обязательно подчеркнуть роль партии.
Так началась моя жизнь в Казани. Я получил место в общежитии: днем работал в архивах, а по ночам писал диссертацию. Казанский университет оплатил мои командировки в архивы Узбекистана, Киргизии, Туркмении и Таджикистана, я работал в Москве, Ленинграде, Куйбышеве и Ульяновске. И все за государственный счет: авиабилеты, гостиницы. Вот такое тогда было отношение к науке! В марте 1990 года моя диссертация была готова, а в октябре этого же года я успешно защитился.
— Казань всегда считалась центром просвещения и науки, университетским городом со своими сложившимися традициями. Ощущалась ли эта атмосфера со стороны? Тем более для вас — представителя хотя и советского, но все же Востока?
— В первую очередь мне импонировали принятые здесь неформальные, человеческие отношения между учителем и учеником. Отсутствие высокомерия и спеси. Казанский университет был более демократичный. Можно было даже профессору сказать: «Извините, профессор, я с вами не согласен». Есть же такое выражение: «В спорах умных рождается истина, в спорах глупых рождается скандал». Не роняя авторитета учителя, можно было не согласиться с профессором, с доцентом. Увы, у нас в Ташкенте такого не было. Это казанская школа. Я своим аспирантам и студентам говорю: «Можете мне сказать — профессор я с вами не согласен». Ну и что, что я профессор. Если признаюсь, что был не прав, что не знаю чего-то, мир не перевернется. Иногда я специально делаю вид, что ошибаюсь. Когда студент замечает и исправляет ошибку, то хвалю его. Это мотивирует его, стимулирует к работе.
Что касается человеческих отношений, то приведу пару примеров. Однажды стою в очереди в университетской столовой, за мной оказался мой научный руководитель. Приблизились к кассе. Я, как восточный человек, объявляю — плачу за двоих! Риф Галяутдинович говорит: «Стоп! Это что за дела? Напомните-ка мне сколько вы получаете? 120 рублей? А я как профессор, заведующий кафедрой, получаю 450. Есть разница? Кто за кого должен платить? Вот когда я буду в Намангане, тогда и заплатите за меня». И добавляет: «Может быть, заплатите».
Еще один случай. В 1988 году у меня родился сын. Семья в Намангане, а я в Казани. Хожу как в воду опущенный. Вроде радоваться надо, а не могу. Денег — ни копейки. Душа рвется домой, хоть пешком иди! Об этом каким-то образом узнал мой научный руководитель. Вызывает к себе: «У вас, говорят, сын родился? Семью навестили или еще нет?». И тут же протягивает мне сторублевую бумажку: «Езжайте домой, обнимите маму, жену, сына». Папы тогда уже не было в живых, Риф Галяутдинович, можно сказать, был мне за отца. Я говорю: «Нет, не возьму». Хочу взять, но не могу признаться. «Берите без разговоров. Вернете, когда заработаете… Если сможете». Билет на самолет Казань-Наманган стоил тогда 52 рубля. Съездил домой, повидал жену, сына, маму. Потом, конечно же, с благодарностью вернул эти деньги.
Вот такие бескорыстные отношения были между заслуженным профессором и аспирантом. Он всегда старался помочь, благодаря ему я стал кандидатом, а позже, на этой базе и доктором наук. Все что я подарил ему — это 2-3 книжки, пару раз дыни привез из Узбекистана, хурму.
«УЖЕ ТОГДА КАЗАНЬ БУРЛИЛА, ПРОХОДИЛИ МИТИНГИ, НО В НИХ Я НЕ УЧАСТВОВАЛ»
— Кто еще вам запомнился по Казани? Какие люди оставили след в вашей жизни?
— Это в основном мои учителя по истфаку КГУ. Крупные ученые, педагоги, но, в то же время, очень доступные и простые люди. Среди них хочу назвать известного историка, профессора Рафика Измайловича Нафигова, декана исторического факультета Индуса Ризаковича Тагирова — все они помогали и поддерживали меня. Запомнился доцент Марат Абдрасулович Мулюков, председатель Татарского общественного центра, депутат Верховного Совета Татарстана. Он привлекал нас к общественной деятельности, ходили по домам, вели агитацию. Тогда шла борьба за статус союзной республики. Когда-то и мы были Туркестанской АССР. Эта ситуация была мне хороша знакома, также как и чаяния татарского народа, который хотел большего. Уже тогда Казань бурлила, проходили митинги, но в них я не участвовал.
Среди близких друзей-аспирантов хочу назвать Романа Юрьевича Белякова. Мы были хорошими друзьями. Я часто бывал у него на даче, дома. Выходили на дежурства по городу в составе ДНД. Человек глубоко эрудированный, нестандартного склада ума. Позже он работал в аппарате президента РТ.
— Если вернуться в те годы, как жилось в бытовом плане? Непросто было, наверное, после узбекского изобилия попасть в страну пустых полок? Особенно остро это ощущалось в Казани: повальный дефицит всего и вся, талонно-распределительная система.
— Да, это все было, но в памяти осталось только хорошее. Бывало, что оставался на мели, приходилось как-то выкручиваться, искать способы подзаработать. В Казани действительно было сложно с продуктами. Но свободно продавались куриные яйца, недорого. Кажется, за 13 копеек десяток. Можно было прожить несколько дней на яйцах и хлебе. Была взаимовыручка, помогали друг другу, кто, чем мог.
«ФРУНЗЕ ХОРОШО ЗНАЛ ОБЫЧАИ, ЯЗЫК И ПСИХОЛОГИЮ МУСУЛЬМАНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ»
— Тема ваших научных исследований — это роль татар в жизни Туркестана в первые годы советской власти. Насколько мне известно, в Средней Азии в настоящее время этот период воспринимается неоднозначно. Считается, что центральные власти руками татар подавили независимость Туркестана. Отсюда исходят определенные исторические обиды.
— Существует такое мнение. Тогда уже началась перестройка, пошли разговоры о том — не поменять ли мне тему исследований. Мол, это была не интернациональная помощь народам Туркестана, а фактически колонизаторская политика большевиков. Но я не отказался от темы. Надо понимать, что те татары, которые пришли к нам, сами по-настоящему верили в идеалы коммунизма, боролись за светлое будущее нашего края. Это был искренний порыв, который, конечно же, можно было бы реализовать и другими путями. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.
И это не было дорогой с односторонним движением. Узбекский народ оказал огромную помощь народам Поволжья в годы ужасного голода 1920-х годов. Никто не сказал — уезжайте отсюда. В 1922 году самаркандец Огафаров взял на свое иждивении 30 детей из голодающего Поволжья. При этом сами туркестанцы страдали от недоедания. О чем мало кто знает. На этот счет сохранилось много архивных документов. Имеется постановление партийных органов, которое гласило, что мусульман надо размещать в городах и кишлаках Туркестана, поскольку язык и вера у них одна. По моим данным, всего было принято около 500 тыс. человек из Поволжья.
— Какая оценка сейчас дается басмаческому движению? И роли татарских бригад в его подавлении?
— В российской историографии оно до сих пор считается басмаческим. У нас же теперь начинают использовать формулировку «освободительное движение народов Центральной Азии». Можно ли назвать басмачом (от тюркского «налетчик» — прим. ред.) человека, который жил на своей земле, защищал ее? С другой стороны, сказать, что все они были национальными героями, я не могу. Разные люди были, как с этой, так и с другой стороны. Да, Красная Армия использовала татар. Порой вслепую, пользуясь тем, что татары искренне верили в то, что они вместе с советскими идеалами несут народам Туркестана свободу и прогресс. Хотя были случаи, когда татары принимали участие и на той стороне.
Командарм Михаил Фрунзе хорошо знал обычаи, язык и психологию мусульманского населения, поскольку сам был родом из этих мест. Существуют сведения о том, что Фрунзе, когда проводил смотр татарской бригады, произнес речь на татарском языке, чем буквально поразил красноармейцев. У меня есть воспоминания одного татарина про Бухарскую операцию 1920 года. Отряды Фрунзе никак не могли взять неприступные Каршинские ворота Бухары. Красный командир пошел на хитрость и приказал татарам декламировать «Калима»: «Ла иллаха илла Алла, Мухаммад расул Алла» («Нет божества кроме Аллаха. Мухаммад — посланник Аллаха»). После чего, бухарцы добровольно открыли ворота. Таким образом закончилась история бухарского эмирата, а Фрунзе победно телеграфировал Ленину: «Пал последний оплот бухарского мракобесия и черносотенства. Над Регистаном победно развевается красное знамя мировой революции».
Большевики не чурались любых методов: обещали басмачам сохранить жизнь в случае сдачи оружия, а через два-три дня их уничтожали. Не держали слова, несмотря на клятвы. Другие подходы надо было использовать. Не все были отъявленными фанатиками, надо было дать возможность пожить мирной жизнью, принять новые реалии, перестроится. Так нельзя было делать. Плохо это или хорошо — никто не даст однозначного ответа. Это история, это реальность тех лет. Но я никогда не соглашусь с мнением, что татары были плохие. Надо понимать историческую ситуацию. Они с одной стороны были винтиками этой большой машины, а с другой — свято верили в коммунистические идеалы.
— А роль таких крупных татарских политиков того времени, как Мирсаид Султан-Галиев, вы как оцениваете?
— Знаете, неоднозначно. Он очень много сделал. Но он жертва репрессивного механизма Сталина. Султан-Галиев хотел, чтобы тюркские республики получили полноценный статус, интегрировались между собой, развивались. Он выступал за равноправие всех народов, чтобы не было национальных республик второго или третьего сорта. Но этого не случилось. Все эти идеи надо было реализовать постепенно, не резко. Это был удар Сталина по голове не только одного Султан-Галиева, а ударом, направленным против всех национальных республик.
«НА ТАТАРКАХ ПРЕДПОЧИТАЛИ ЖЕНИТЬСЯ РУКОВОДЯЩИЕ РАБОТНИКИ ТУРКЕСТАНА»
— Все это касается политики. Но был еще и «культурный фронт». Татары активно участвовали в просветительской деятельности, работали в системе образования, культуры.
— Это тема, можно сказать, неисчерпаемая. Я и мои ученики написали несколько книг, но материала, пока еще не введенного в научный оборот, очень много. Да, много татар было привлечено в сферу просвещения, культуры и образования. Они знали не только тюркские языки, но и арабский, что очень ценилось. И все это началось намного раньше. Редактором первой газеты на узбекском языке «Туркестан вилайете газите» («Газета Туркестанского края») в 1870-1890-х гг. был татарин Шагимардан Ибрагимов, первыми руководителями и идейными вдохновителями газет «Иштирокиюн» («Коммунист»)» и «Олуг Туркестан» («Великий Туркестан») в начале ХХ века опять же были татарские просветители Ариф Клевлеев и Кабир Бакир. Узбекский театр возник благодаря татарам и азербайджанцам. У нас знали и ценили творчество Габдуллы Тукая, у него были свои подражатели.
— Казанские татарки тоже сыграли свою роль в просвещении Туркестана.
— Да, это тоже было. Эту тему глубоко исследовала моя ученица, кандидат исторических наук Дилфуза Насретдинова. Хотелось бы, чтобы ее книга нашла своего читателя и в Татарстане.
На татарках предпочитали жениться руководящие работники Туркестана. В этой связи можно вспомнить маму Чингиза Айтматова — Нагиму Абдулвалиеву. Они отличались не только своей красотой, но и умом, образованностью. Причем речь идет не только о светском, но и о религиозном образовании, чтобы было важно в условиях Туркестана. Они были более самостоятельными и независимыми, имели свое мнение, могли наравне общаться с мужчинами, но никогда не выходили за рамки. Были чистоплотными и аккуратными. Этим и привлекали наших мужчин. Татарки работали в системе образования, участвовали в т. н. «освобождении» узбекских женщин.
— То, что вы в Узбекистане занимаетесь татарской тематикой не вызывает вопросов? Мол, у нас своих неизученных тем много, а тут татары, которые далеки от нас.
— Никто и никогда подобного не говорил. Наше государство и университет, где я работаю, только поощряют мою тему, мои исследования. Это наша общая история, ее надо изучать.
«ЭТО МОЯ МЕЧТА — ИЗДАТЬ МОИ И КНИГИ МОИХ УЧЕНИКОВ В КАЗАНИ»
— Тогда вас можно назвать основателем «татарской» научной школы в Намангане?
— Непосредственно два моих ученика — вышеупомянутая Дилфуза Насретдинова и Алишер Исокбаев— также изучают историю татар. Все мы вместе недавно выпустили новый труд, посвященный роли татар в общественно-политической жизни Туркестана. Работаем над ее русским переводом. Если появятся финансовые возможности, издадим в Казани. Есть поддержка со стороны Академии наук Татарстана, но время покажет, не будем загадывать. Моя дочь Рислигой Расулова стала докторантом Национального Университета Узбекистана, работает над темой «Роль татарской диаспоры в Туркестане (вторая половина XIX— первая четверть ХХ вв.)». Еще 4-5 «татарских» тем намечено, хочу дать их своим аспирантам и дипломникам. Да и сам думаю о большой, капитальной монографии, опять же, по татарской тематике. Страниц на 600-700. Есть уже рабочее название — «Татары в Средней Азии».
Да, уже, наверное, можно сказать, что «татарская» научная школа в Намангане постепенно формируется. Хотя, нельзя назвать нас исключительными. Этой темой и раньше занимались и продолжают заниматься и другие узбекские ученые.
— У нас в Татарстане сейчас как раз широко собираются отмечать 100-летие ТАССР. Ваши книги как раз были бы к месту, ведь в основном в них речь идет о событиях столетней давности. Насколько знаю, одна из ваших монографий, посвященная татарам была недавно издана в Турции, но русского или татарского перевода пока нет.
— Это моя мечта — издать мои и книги моих учеников в Казани. Я не прошу гонорара, если получу несколько экземпляров, то буду очень доволен. В Турции моя книга вышла три года назад. Не могу сказать о причинах — видимо, для них тема моих исследований представляет интерес.
Ну и, конечно же, я хотел бы побывать в Казани, поучаствовать в мероприятиях по празднованию 100-летия ТАССР. Мог бы выступить с научным докладом, прочитать лекции студентам. Если надо — могу приехать с отдельным курсом, рассчитанным на семестр. Я люблю Татарстан, люблю Казань, всегда рад побывать в местах, где прошла моя молодость. Иногда говорю дома: «Вот брошу все и уеду в Казань к своей семье и детям». Конечно же, это шутка — никакой семьи там у меня нет. Но, повторюсь, Казань для меня почти родной город.
— И последний вопрос, Абдулла Нуритдинович. Вы говорили, что посетили Казань в прошлом году? Почувствовали изменения?
— Казань, конечно же изменилась внешне, стала современным, почти европейским городом. Но и отношения между людьми стали другими, рыночными. Нет той искренности и простоты, которая была раньше. К сожалению, я не нашел на месте мой любимый книжный магазин на Баумана, сейчас он ютится в каком-то уголке. Я зашел в библиотеку КФУ и увидел, что нет уже тех просторных читальных залов, которые были раньше. Непонятно куда делся каталог. Я обратил внимание на то, что, например, в Камаловском театре публика говорит по-русски. Куда-то улетучился тот татарский дух, который был там раньше. Книг и изданий на татарском языке стало больше, но читают ли их? Но может это мое субъективное мнение со стороны. Не знаю.
Азат АХУНОВ.
Просмотров: 908