Пьесу «Первый хлеб» ученика Николая Коляды прославили Лия Ахеджакова и «Офицеры России»Имя 32-летнего Рината Ташимова стало широко известно этим летом после скандала вокруг спектакля «Первый хлеб» по его пьесе. Патриотические общественные организации обнаружили в премьере на другой сцене столичного «Современника» «оскорбление ветеранов». Сам Ташимов удивлен таким поворотом событий и в интервью «БИЗНЕС Online» рассказывает о том, как придумывал текст. Между тем все герои пьес драматурга, уроженца татарской деревни Инцисс в Омской области, — это сибирские татары. О том, что такое «быть татарином», почему с Екатеринбургом может сравниться только Нью-Йорк и как «включается обсиратор», — в нашем интервью.
«В России пишется очень много хороших пьес»
— Ринат, можно сказать, что вы вместе с командой спектакля «Первый хлеб» в «Современнике» создали главный театральный скандал последнего времени в России. Думали, что так получится?
— Нет, конечно.
— Расскажите немного о создании пьесы и о том, как появилось предложение ее поставить.
— Честно говоря, у меня все еще стоит определенный психологический блок на эту тему. Пока трудно обсуждать. Задумка, конечно, не тайна, а вот с последующей реакцией на пьесу и спектакль все сложнее. История родилась давно. Еще в детстве, когда мне было лет 5–7. Я во дворе бегал с мальчишками постарше. Они заканчивали школу. И одного из них сразу после выпускного забрали в армию. Это был как раз период чеченской кампании. Через короткое время его отправили служить в Чечню, и он там погиб. Прошли годы, и на востоке Украины стали развиваться события, о которых мы все знаем. Это вновь меня спровоцировало вернуться к теме, разбередило все внутри, и пьеса сама написалась.
— Сколько она лежала, прежде чем попасть на сцену?
— Очень долго. Ее поставили только спустя четыре года. Да и я уже тогда думал, что никто и не возьмется.
— Как вы себе это объясняли?
— Сейчас не помню уже. Но вот Михаил Угаров (режиссер, драматург, худрук Театра.doc — прим. ред.), например, говорил: «В 90-е было написано столько хороших пьес, и их не поставили». А потом добавлял: «Ну и слава богу!» Угаров — личность авторитетная. Он был прекрасным мастером, и я, конечно, старался прислушиваться к каким-то вещам. Эта правда облегчило мое состояние. Нет так нет. Не ставят, и ладно. Буду писать что-то еще. Пьес ведь очень много создается. И, конечно, не каждая попадает в театр. Одни никогда не доходят до постановки, другие довольно долго к этому идут, а третьи сразу ставят, и они идут пожаром по всем театрам, их переводят на разные языки. У каждой пьесы своя судьба.
— И у вашей, получается, непростая. Лежала-лежала, а тут взяли. Так еще и в «Современник»! А потом бабах! — и скандал. Вы как-то объясняли себе причины случившегося?
— Если честно, то сразу после премьеры «Первого хлеба» у меня началось много другой работы: со спектаклями, над текстами. Поэтому я оставил анализ ситуации на потом.
— Не мне вам рассказывать, какой шквал негодования вызвал спектакль, сколько обвинений пошло в адрес исполнительницы главной роли Лии Ахеджаковой и худрука «Современника» Виктора Рыжакова. Не боитесь, что теперь вам заказан путь в столичные театры?
— Вот о чем – о чем, а об этом я точно не думал. Сейчас, например, пишу детскую сказку для барнаульского ТЮЗа. Начал ее еще до постановки в «Современнике» и, если честно, я думаю скорее о Януше Корчаке — работаю над инсценировкой его книги — чем о том, куда мне заказан путь.
— А как вообще себя чувствуют молодые драматурги в России? Замечаете ли интерес к себе, свободу или, наоборот, предвзятость?
— Недавно, например, завершился фестиваль молодой драматургии «Любимовка», где собрались много талантливых авторов. И те, кто только начал, и опытные. В России пишется очень много хороших пьес. Мне вообще кажется, что в нашей стране драматургия намного сильнее, чем во многих восточно- и западноевропейских странах. Вспоминая слова того же Михаила Угарова, в грязной воде рыба не водится. Думаю, это прекрасно характеризует то положение дел, которое существует сегодня в театральной среде.
Сценическое искусство развивается, и тексты рождаются. С другой стороны, именно драматургия толкает вперед театр. Это такое двустороннее движение. И даже я сейчас гораздо больше читаю современных пьес. Поэтому мне кажется, что общая тенденция позитивная.
— Обоюдная любовь между театрами, драматургами и зрителями?
— Не без сложностей, конечно. Современным текстам также сложно дойти до сцены, но ситуация меняется в лучшую сторону. И это не может не радовать.
«Когда я приезжаю в Татарстан, меня не принимают за своего»
— Герои всех ваших пьес — сибирские татары. Почему? Вас настолько не отпускает детство, родная татарская деревня Инцисс в Омской области? Вы ведь давно уже покинули родные пенаты.
— Это удивительный мир, который просто не хочется терять. Мне захотелось его зафиксировать в «цифре». Он сильно повлиял на мое восприятие жизни, театра. Мы же все родом из детства.
— А вы считаете себя татарином?
— Естественно, да. Это генетически стопроцентная информация. Но, когда я приезжаю в Татарстан, меня не принимают за своего.
— Почему?
— Я там никогда не жил. И только недавно стал бывать в республике. Мои предки родом из Поволжья, но все давно оказались в Сибири. Кто-то еще при Столыпине, кто-то уехал во время голода в Поволжье. При этом я называю себя именно сибирским татарином, несмотря на то что именно сибирско-татарской крови у меня в генах мало. Мне кажется, даже если генетически это одни и те же люди, то по менталитету — совсем другие.
— А в чем разница?
— Это трудно объяснить. Может, дело в восприятии своей национальности. Потому что когда я говорю о том, кто такие татары и как я их вижу, многие со мной категорически не согласны. И говорят, что я просто все сам придумал.
— А что для вас значит «быть татарином»?
— В детстве меня часто буллили из-за того, что я национальное меньшинство. Я никогда не комплексовал по данному поводу. И со временем, становясь взрослее, сформулировал для себя некие постулаты. Да, я отличаюсь, и в этом моя сила и особенность. Хотя подобное уже попахивает определенным национализмом. Но я искренне горжусь своим происхождением. Мне кажется, это нормально. Поэтому для меня быть татарином — это найти личную опору и защиту.
— Говорите на татарском?
— Раньше говорил. Но сейчас могу только воспринимать на слух, а говорить плохо получается. Практики нет. Когда еще жил в Омске, тогда была жива бабушка, которая жила с нами. Я разговаривал с ней.
— А никто из Татарстана не связывался на предмет участия в каких-то театральных проектах, например в столице РТ?
— Я ездил туда на национальную лабораторию в Казань, в Альметьевск. Как раз Нияз Игламов меня приглашал. Это была лаборатория современной переводной драматургии на татарском языке. Среди трех режиссеров, которые в ней участвовали, все являлись татарами. Не знаю, значит ли это что-то.
— Но я посмотрела список городов, в которых ставились ваши пьесы, и не нашла среди них татарстанских. А это немного странно ввиду вашей национальной принадлежности и любви татар поддерживать своих.
— На территории Башкортостана и Татарстана имелись эскизы на основе моих пьес, но ни один из них не был одобрен и трансформирован в полноценный спектакль. Уж не знаю, по каким причинам, но пока не сложилось.
«Коляда — это то окошко, через которое я стал изучать театр»
— Сейчас вы постоянно живете в Москве?
— Да, в связи с тем, что учусь в режиссерской магистратуре Школы-студии МХАТ на курсе Виктора Рыжакова.
— А как возникли режиссура, магистратура, школа-студия?
— Здесь много факторов. Еще будучи актером, в Омске я познакомился с магистрантами Виктора Анатольевича. Это было 10 лет назад. К нам в театр приехали его режиссеры делать лабораторию. Тогда я вообще познакомился с другой драматургией. Мы знали только какие-то видные уральские имена, но никого больше. А тут я услышал имя Максима Курочкина, и у меня сорвало башню. Потом ребята очень много рассказывали о Викторе Анатольевиче, и я понял, что хочу у него учиться. Но на тот момент у меня не было никакого режиссерского опыта. Меня просто никто бы туда не взял.
Много позже Виктор Анатольевич позвал меня на лабораторию в Нижнем Новгороде, которая длилась около двух лет и только недавно закончилась. Там желание учиться крепло, но все же не до конца сформировалось. А затем произошел поворотный момент в истории «Современника» и в моей жизни тоже. Из жизни ушла Галина Борисовна Волчек. Виктора Анатольевича назначили художественным руководителем этого театра, и магистратура стала не при центре им. Мейерхольда, а именно при театре «Современник».
Плюс к этому я — ученик Николая Коляды. А всем его ребятам так или иначе прививается любовь к Галине Борисовне Волчек и театру «Современник». Так у меня сложился пазл в голове, и я решил пробовать поступить. И получилось! Рыжаков меня взял. За что огромное ему спасибо.
— А в истории с «Коляда-театром» уже поставлена точка? Не жалеете?
— Нет. Это немалая часть моей жизни. Я с любовью думаю о своих коллегах, о спектаклях, в которых играл и которые ставил в центре современной драматургии. Да и вообще Николай Владимирович — это тот человек, который выпустил меня в большую жизнь. В Омске мы очень замкнуто жили. У нас был театр сектантского типа, монастырского режима. А в Екатеринбурге все иначе. Там такая среда, что невозможно не делать много всего и сразу. Все время хочется взаимодействовать с художниками, музыкантами, режиссерами. Эта среда очень помогает начинающим драматургам и режиссерам.
Став его учеником, я начал писать, показываться на фестивалях, поехал в Америку. Коляда — это то окошко, через которое я стал изучать театр. Мир стал больше. А мне казалось, что он намного меньше.
— Что вам дал Николай Владимирович как педагог?
— Он всегда говорит: «Я не могу вас научить писать пьесы, потому что сам не знаю, как их писать». Справа — то, слева — то. Иронизирует, конечно. Он даже не учит, а просто ведет диалог о жизни, о людях. И главный его ответ на вопрос «о чем писать?» — о себе и о России. Как бы это пафосно ни звучало.
— Вы разговаривали с ним после скандала с «Первым хлебом»?
— Нет, мы с ним не общаемся после того, как я ушел из театра. Но, думаю, это не навсегда. У него был период, когда он несколько лет не разговаривал с Васей Сигаревым, но сейчас контакт налажен. Хотя в интервью Дудю тот сказал, что забанил Коляду в «Фейсбуке». Но, когда приезжает в Екатеринбург, приходит в театр. Так что я надеюсь на такой же сценарий развития событий.
— А вы перестали общаться из-за того, что ушли?
— Думаю, да. Николай Владимирович занят только театром, и у него нет времени поддерживать общение с теми, кто ушел.
«Самобичевание — это мое любимое хобби»
— Что это за город такой удивительный — Екатеринбург? Здесь живет Алексей Федорченко — режиссер, которого ждут на лучших кинофестивалях мира; репертуар «УралОпераБалета» по смелости и яркости иной раз заткнет за пояс лучшие столичные оперные дома… Екатеринбург — третья культурная столица России после Москвы и Питера?
— Да она первая на самом деле. Нет лучше города в мире, чем Екатеринбург. Разве только Нью-Йорк.
— Почему?
— Мы много ездили по миру и по России с «Коляда-театром» и с омским театром. И где бы я ни бывал, нигде у меня не возникало ощущения, что я нахожусь в месте силы. А когда впервые приехал на «Коляда-Plays», мы с драматургом Светой Баженовой синхронно подумали — здесь надо жить. Что-то особенное есть в этом городе. И у меня нигде не возникало потом такого чувства до момента, пока я не оказался в Нью-Йорке. Подумал еще тогда: «Что же за странное ощущение такое?» И только в аэропорту, когда мы с драматургом Мишей Дурненковым ели тортики, наконец понял. Подобное я почувствовал, впервые оказавшись в Екатеринбурге.
— Но они же такие разные в плане ритма.
— Да, это так. Но я говорю о каких-то внутренних ощущениях. Даже в мегаполисе из тысячи внутренних миров можно найти тот, в котором тебе будет уютно. Для меня такие миры существуют в Екатеринбурге и, мне кажется, в Нью-Йорке. Хотя я там не жил. Но даже в Москве я стараюсь находиться в родном для себя мире — в театре «Современник», магистратуре Школы-студии МХАТ, среди своих коллег.
— За 32 года вы попробовали разные творческие профессии: играли в театре, сами ставили, пьесы писали, еще и снимаете фильмы. Что для вас в приоритете: драматургия, актерство, режиссура, кино, театр?
— Когда я переживаю по разным поводам, убиваюсь, что у меня где-то что-то не получается, Виктор Анатольевич говорит мне: «Ринат, трудитесь». Так что нет никаких граней, есть только путь. Да и все эти профессии в итоге приводят к одному делу. Но мне кажется, моя основная природа именно актерская. Я никогда не был супервостребованным артистом, но моя первичная природа исходит оттуда. Возможен театр без режиссера? Да. Без зрителя? Тоже. Да и без актеров сейчас может быть. Я сам такой делал. Но первичная энергия, на мой взгляд, исходит именно от актера. Как вселенная возникла из большого взрыва, так и театр получился благодаря артисту. Хотя, наверное, это все комплексы актера-неудачника во мне говорят. Не знаю даже. Может, потом психотерапевт будет с этим разбираться.
— Вам кажется, лучше, когда творческое сознание сильно запутано или, наоборот, когда все разобрано и разложено по полочкам?
— Одно другому не мешает. Да и Константин Сергеевич Станиславский говорил: «Дисциплинируй свою природу, и ты станешь гениальным артистом». Так что если из-за каких-то внутренних проблем ты не можешь быть дисциплинированным, то лучше уж обратись к специалисту. Тем более есть специальные психологи, которые работают исключительно с актерами. У меня с самодисциплиной порой бывают проблемы. Я знаю, что к утру должен дописать сцену, а сам думаю: «Посплю еще два часика, потом проснусь в 4 часа утра и напишу». Я, конечно, просыпаюсь позже, ничего не успеваю сделать, и все отодвигается. Хотя сам ведь себе задачу поставил. Никто не заставлял.
— Кажется, вы очень легко переносите жизненные и творческие неурядицы. Или бывают моменты самобичевания?
— Ну конечно. Я отыграл спектакль, забыл реплику, следующий — через месяц. И все это время, хотя бы раз в день, я буду себя мучить за ту забытую реплику. Самобичевание — это мое любимое хобби. Все время сомневаться, думать, какого черта ты вообще туда полез. Мои близкие коллеги и друзья из Омска, у которых сейчас центр современной драматургии, иногда прикалываются надо мной. Мол, да, Ринат, тебе же тяжелее всех. Хотя понятно, что это просто свойство характера — иногда погундеть. Опять же, меня часто ругают, критикуют, многим не нравится, что я делаю. Когда ты работаешь, это пролетает мимо ушей. Но только выдалась пауза, когда ты выпал из процесса, все, ты говно. Поэтому я стараюсь все время находиться в работе, чтобы меньше себя мучить.
— Но мозоли-то уже грубеют?
— Это да. Кстати, за это спасибо тоже колядовской школе. Он учил принимал критику. Прочтут на его семинаре чью-то пьесу, и Николай Владимирович говорит: «Включайте обсиратор». Это, конечно, очень закаляет. Причем не только в творческом плане, но и в жизненном. А так, конечно, кто его знает, как дальше будет. Вот было все нормально, бац — и пандемия. Сидел я дома взаперти и думал, что пойду уже могилы копать. Но у меня проблемы с позвоночником, поэтому не решился. А так был близок.
Просмотров: 700