В рамках областного проекта «Победный май» продолжается конкурс «Эстафета Памяти». Районная газета Елховского района «Северные Нивы» представляет вниманию читателей воспоминания о военном детстве одного из участников конкурса — ветерана ВОВ, труженика тыла Сафина Хайруллы Набиулловича (24.08.1934 г.р.), жителя села Теплый Стан Елховского района.
…Война и дети. Трудно представить себе что-то более несовместимое. Стать взрослыми нам пришлось очень рано: приходилось работать с ними наравне. Мы понимали, что без нашей помощи в тылу просто не обойтись… Отец мой – участник Советско-финской войны 1939-40 гг., вернулся летом 1940 г. На войну новую с немецкими фашистами мобилизован в апреле 1942 г. С матерью остались сестра Шамингалям с 1932 г., я, сестренка Марьям с 1936 г., сестренка Хадича с 1938 г., брат с 1940 г., после отца в июне 1942 г. к годовщине самой кровопролитной войны родилась сестренка Зайнеп. Каково было выжить этой семье из семи человек в военные годы?!
Картинки из военного детства и сегодня наполняют мои глаза слезами. А сколько слез пролито всем нашим народом? Сколько льется и сегодня? Если собрать все те капли – получится не меньше Азовского моря. А сколько крови пролито? Еще больше. Волга вся красная от крови нашего народа… В селе нашем жили, работали эвакуированные из Белоруссии, Смоленской области. Дома отапливали кизяками – сушеным навозом. Но в домах стоял холод. В школе было холодно, ученики не снимали шапок, шалей, варежек, чернила замерзали. Тогда шариковых ручек не было, надо было перо макать в чернила (жидкие в чернильнице), а там лед, писать возможности нет. Учителя заставляли нас по нескольку раз во время урока то сесть, то встать, похлопывая рука об руку, то потопать ногами…Они сокращали уроки, удлиняли перемены, чтобы ребятишки во время быстрых игр могли согреться.
После уроков мы не только выполняли домашние задания, нам приходилось делать все по хозяйству дома: зимой ухаживать за теленком и коровой, готовить им воду (а таскали ее из речки Тепловки, которая протекала в 1 км от нас), заботиться о дойке, сходить к соседям на сепаратор… А летом еще и огород: прополка, рыхление, ежевечерний полив… А картошку сажали с помощью лопат – все работы в хозяйстве выполнялись только вручную. Приходилось мне видеть и иной способ посадки картофеля. Женщины при помощи лямок приспособились и тянут конский плуг: две идут впереди, две за ними, а пятая рулит плугом. Плуг делает борозду, в нее сеяльщицы кладут семена. Рядом снова плуг делает борозду, закрывая семена землей. Вместо 2-3 лошадей работали четверо женщин, иногда пятеро. После 6-7 кругов лошадям давали отдых. Лошади уставали, потели, пена появлялась на коже. Женщины заменяли лошадей перед плугом, они работали на тракторах и комбайнах, не осталось ни одной работы, которую не смогла бы женщина. Она все смогла, все пережила вопреки всему. Уставала, падала с ног, снова поднималась и шла на работу ради детей…
Летом заготавливали хворост. В лесу, до 3 км в один конец, собирали в кучу – находили на деревьях высохшие сучки, крючками их отрывали, отламывали, они падали вниз, а сестра моя собирала и относила к куче, накладывали на двухколесную тележку – ее прозвали многие «уф, Алла» — и сами везли домой. «Уф, Алла» равнозначно «Уф, Боже».
Вся тягловая сила: лошади, волы (выложенные бычки) были заняты на колхозных работах, а лошадей в колхозе осталось очень мало, большинство их были мобилизованы на фронт. В самом колхозе нашем не было ни одного трактора. Трактор или комбайны по заявке руководства колхоза приходил из Елховской МТС, выполнял плановые работы и уходил в МТС.
Заготавливали топливо из коровьего навоза. Кизяки делали сообща с соседями до 7-10 человек целый день, иногда и 2 дня. Затем переходили к следующему соседу, так по очереди до последнего работника группы. Все эти работы для личных хозяйств выполнялись или очень рано (с табунами), до колхозных работ или позже. После заготовки дров и кизяка наступало время заготовки кормов. Заготовка кормов для колхоза и для личных хозяйств велась только вручную… Орудия труда: косы, серпы, вилы, грабли. Корм для колхозного скота возили на лошадях, волах, а для личного скота – почти все на «уф, Алла» или некоторые – на своих коровах или бычках. Приучить корову или бычка тянуть груженую телегу – это особая наука, требующая очень много терпения, выдержки, понимания и знания самих животных. Один наш вспыльчивый сосед обозлился на свою корову, ударил лезвием топора по ноге… Бедная корова и пастись со всеми не смогла, не то что возить грузы. Потом закололи. К счастью, наша корова научилась перевозить грузы, она вела себя смирно. Слушалась меня. Ходила за мной, давалась запрячь в телегу, но управлять вожжами так и не далась. Я (иногда мать) ходил впереди ее и вел при помощи веревки, привязанной к узде. За месяц до уборки мы начинали обучать корову, чтобы она привыкла к новому образу жизни. К сбруе, к ходьбе впереди телеги между оглоблями. До восхода солнца мы с соседом Гузаировым Шафигуллой уходили с коровами за овраг кормить коров до работы. Коровы ели траву, а мы в это время искали и находили съедобные травы. Ели дикий лук. Редко находили клубни «дикой картошки». щавель. Дикой картошкой мы называли траву с мелкими клубнями в земле. Выкапывали, очищали и ели. Такой «деликатес» доставался редко. В условленное время по солнцу возвращались домой, запрягали и уходили на работу. Возили снопы с матерью, она нагружала и разгружала воз, я отпугивал веничком от коровы мух, слепней…
Скирды сооружали 2-3 старика, они указывали, куда разгрузить воз; скирды получались очень высокие. Достигнув определенной высоты к скирде приделывали при помощи жердей и досок ступеньку, на которой принимал снопы один из стариков. Он подхватывал подаваемые снизу снопы и бросал выше. Скирды получались до 20 и больше метров высотой. После завершения всех полевых работ приступали к работе молотилки. Они работали всю зиму, до середины весны. Весь полученный урожай отвозили на лошадях на Якушкинский элеватор. Наша корова в конце уборки взбесилась, чего-то испугалась. Побежала в лес. Разломала телегу, вывела из строя сбрую… Сами еле живы остались.
У меня и у многих ребят нашей улицы были одноколесные тачки. На этой тачке мы возили траву, веточный корм для телят и овец, выполняли другие разные работы, умудрялись и воду возить из речки. Ранней весной заготавливали материал для лаптей – лыко, снимали кору с молодых лип, приносили домой, шли тайными тропами вдоль оврагов, прячась от лесника. Мама лыко отдавала соседнему старику, который и себе, и нам плел лапти.
Зимой 1943 г. семьям фронтовиков выделили дрова в лесу на корню, примерно в 6 км от нашего села. В лаптях по снегу мы тянули сани за собой. В лесу снег по пояс, затаптывали вокруг дерева этот снег, спиливали с сестрой дерево, пилили стволы по размеру своих саней, нагружали на сани, завязывали веревками, чтобы не упали бревна на обратном пути. Верхние вязаные носки на ногах превращались в ледяные панцири, при ходьбе начинали издавать звуки стука лошадиных копыт на льду. Дома эти дрова пилили, кололи, только потом можно было топить печи… Эта же работа повторилась и на следующий год.
Точить топор для лесных работ умел сам, а вот наточить пилу не мог, не получалось, просил соседнего деда, а я ему или воду принесу, или корову пригоню, или другую его просьбу исполню.
Постоянное желание есть было самым мучительным, самым острым, порой чуть не затмевающим рассудок… В пищу шло все: отруби, жмых, крапива, борщовник, лопухи, от картофеля оставались корни и высохшие стебли – остальное все съедали, дикий лук, щавель садовый и конский. С татарского, может, кто переведет, я не нашел перевода: кукы башы, кэжэ сакалы, какы – много других трав. Какы – растение с широкими продолговатыми листьями, между листьями посередине стебель. Эти стебли мы и собирали в мае-июне, младшим приносили домой.
Матери наши, работавшие в колхозе, пользовались колхозным добром во имя спасения нас, детей. Они шли на беспримерные ухищрения, чтобы провести бдительных стражей, особенно тех, кто проявлял усердие не по уму, превращая свою работу в охоту на женщин… Мать, чтобы нас накормить, приносила с работы карман зерна, семечек или обломок доски… Все знали способы, которые наши матери применяли. Маленькие плоские мешочки, заполнявшиеся 2-3 горстями зерна, использовались в виде накладных плечиков. Такие же мешочки находили себе укромное место в лифчиках. Специально сшитые пояса для зерна обертывали вокруг тела. Используемые для этой же цели еще более интимные предметы женского туалета имелись у матерей. Эти вещи могли бы занять достойное место на музейной выставке экспонатов, благодаря которым матери сохранили нам жизни. Максимум два трудодня за работу получала мама за 15 часов работы от зари до зари. За эти трудодни платили зерном (рожью, пшеницей) – 300 граммов за трудодень. В лучшем случае за год работы получала, учитывая нашу с сестрой лепту, 70 кг зерна. За целый год работы! Как не умереть с голоду нашей семье?!
Любое зерно мы с сестрой в основном мололи на ручной мельнице. На нашей стороне села были три такие мельницы. Я нес неполное ведро. А она бежит впереди меня, узнает: где меньше народа. Иногда возвращались домой с мукой поздно вечером. Иногда только на другой день подходила очередь. В бункер – маленький ящик на 1,5 ведра — засыпаешь зерно, один встает слева и вращает свою ручку, другой справа – свою, до тех пор, когда кончится зерно в бункере. Тяжелая работа и для взрослых, и они выходили с мельницы вспотевшие основательно, выжимали рубашки, будто купались в них.
Дома мы делали подобие крупы – в ступе толкли зерно пестом несколько часов, чтобы получить несколько горсточек крупы овса, проса…
Если писать подробно о каждом проведенном дне военного лихолетья, не хватит ни чернил, ни бумаги, и автор не вытерпит душевных мук воспоминаний…
Сестра моя узнала, что возле круглого лесочка вдоль дороги на Березовку выросло, созрело много полевой лебеды. Это от нас примерно в трех километрах. Мы с ней пошли туда. Увидели возле леса не менее пяти огородов лебеды, зернышки черные. Как у мака, но блестящие. Трава высокая – внутри массива лошадь не увидишь. Я при помощи серпа, она руками, ломали стебли лебеды, сначала делали маленькие кучи, затем погрузили как хворост, привязали груз к тележке, чтобы не терять по дороге. Привезли домой, показали матери. Она похвалила нас, сказала, что хлеб испечет. На второй или третий день мы уже ели этот черный хлеб, смешанный с картошкой. В другой раз после работы матери в колхозе пошли все трое за лебедой. Собрали порядочную кучу стеблей лебеды, мама постелила мешковину, на ней при помощи круглой палки молотила траву, семена оставались на мешковине, а полученную солому (остатки лебеды) мы относили в сторонку. Мы с сестрой продолжали собирать лебеду, приносили матери. Набрали целый мешок одних проветренных, без шелухи, без иных примесей семян лебеды, на тележке привезли домой, через пару дней чувствовали, что вся семья сытая, но всех мучил запор. Мама старалась смешать семена лебеды с другими продуктами: в основном с картошкой, чтобы не было запора.
Белена в своих коробочках имеет схожие с лебедой семена. К сожалению, голод заставил меня познакомиться с этим ядовитым сорным растением. Одуряющего запаха я не заметил – и листья, и стебель, и семена к этому времени были высохшие – наелся семян. А дальше ничего не помню.
На пустыре на меня наткнулась сестра. Привела домой. Хорошо, прибежала мама. Несколько дней меня выхаживали, лечили, только на третий день я стал узнавать окружающих. Действительно – голод не тетка. Белена запомнилась на всю жизнь. Смысл перевода с татарского настораживает: «семена одуревшего ягненка». При каждом удобном случае я предупреждаю теперь уже внуков об опасности ядовитых растений.
Я и мои сверстники в основном от весны до самой поздней осени ходили босые. Запомнился на всю жизнь такой случай. Я возвращался из школы после уроков. Была поздняя осень, земля холодная, замерзшая, а снега еще не было. Я босиком бегу до пучка соломы или сухой травы, куска тряпки. Встаю на него – «грею» ноги, а сам смотрю дальше по тропинке: на чем бы еще можно постоять. Меня заметил проходивший старик – односельчанин.
— Чей ты, мальчик?
— Сафин.
— Какой Сафин? Сафиных много.
— Отец мой Набиулла.
— Пойдем со мной. Я тебе помогу.
Мы пошли рядом. Я снова увидел впереди кучу сухой травы, побежал и встал на эту кучу. Он велел постоять на этой куче. Объяснил, что он быстро вернется. Дед действительно вернулся с парой резиновых галош в руках… Он подарил мне эти галоши и сказал: «Сначала носки наденешь на ноги. Потом – эти галоши, ноги мерзнуть не будут». Он говорил еще что-то, но я уже был на облаках, его не слышал. Мне в этот момент казалось, что большей радости, счастья на земле нет. Вряд ли я мог тогда сразу сказать дедушке этому: «Спасибо, дедушка, большое спасибо!» Это была встреча первоклассника с незнакомым дедушкой, с добрым человеком, с человеком с большой буквы. Повзрослев, конечно, я отблагодарил дедушку несколько раз. До смерти его не забуду, другим о его поступке буду говорить. Иногда встречаюсь с его внуками, им рассказываю о той нашей первой встрече с их дедушкой. По возможности и я им стараюсь помочь.
Контракт – письменный договор, соглашение. Контрактовать, контрактация… Война познакомила нас с этими мудреными словами. Объяснила их смысл. А смысл этого слова был таков: осенью, обычно до снега, приходили из правления колхоза представители, в их числе и бригадир нашей бригады. Ходили они по дворам ближе к вечеру, когда скот весь на дворе, объясняли, что идет контрактация телят. Если теленок на дворе, заходили, выгоняли и уводили. Дескать, все для фронта. Наших двух телят увели, то же самое и у соседей… За уход, выращивание теленка не записали ни одного трудодня, никакой другой оплаты нет. Контрактация — и весь разговор.
Экспроприация – принудительное отчуждение, изъятие имущества у кого-либо. Так контрактация больше подходит для нашего случая или экспроприация? С нами тогда никто не договаривался, и устного соглашения не было.
До прихода экспроприаторов старались заколоть теленка. Случаев экспроприации мяса не помню, а налог – 40 кг мяса – обязан был отдать каждый, кто имел в хозяйстве скотину. 8 кг топленого масла, 40 яиц отдавали ежегодно – налог по закону.
Самый жестокий, безжалостный, беспощадный год для Теплого Стана – это 1944-ый. Весной этого года похоронили 179 человек: детей, женщин, старых и молодых. На полях сражений из Теплого Стана погибло за 4 года войны всего 165 человек, а от септической ангины в течение двух месяцев похоронили 179 человек. Сам Гумеров Галиулла погиб на фронте, а его семья полностью – мать и дети – умерли от септической ангины. Один за другим похоронены все члены семьи Зарипова. У Кияма Шеремеева из большой семьи остался 1 младенец – мальчик в люльке, до прихода отца с войны мальчика растила его тетя. Ни одного выстрела не было, ни одной бомбы не упало, ни один снаряд не разорвался в Теплом Стане. За один день 27 мая похоронили 23 человека. А кто хоронил? Еле движущиеся голодные старики, оставшиеся в живых из семьи покойного последний свой кусок, кислое молоко, что-то еще приносили на кладбище землекопам, рывшим могилы.
В нормальные годы в одну могилу помещали одного покойника, засыпали землей, а в 1944-м в одну могилу хоронили сразу троих. Некоторые покойники ждали своей очереди несколько дней, когда выроют могилу. Причину этой эпидемии объясняли тем, что люди собирали колосья, зимовавшие под снегом. Мололи, пекли, ели хлеб из этой муки. Мы сами собирали зимовавшие под снегом колосья, доходили до полей Сухих Авралей, в оврагах и лесах еще снег стоял, а мы – мать, сестра и я – уже собирали эти колосья. Потом на ручной мельнице мололи, мама пекла хлеб, ели все. А мать заболела, ее положили в больницу. А больницу организовали в бывшей каменной мечети в Теплом Стане. Мы по очереди ежедневно посещали больную мать, в это время нас опекала бабушка. В конце мая в магазине местном начали менять на нормальную муку зерно от этих перезимовавших колосьев. Из уст соседей, родных и близких, друзей и просто знакомых эта хорошая весть распространилась до всех наших односельчан. Постепенно люди перешли на употребление нормального хлеба, не мололи зараженное зерно, ангина отступала. В середине июня похоронили последнего покойника от септической ангины. Вот такая война в квадрате получилась в Теплом Стане.
…Отец мой, Мухаметсафин Набиулла Мухаметсафович, родился в 1907 году. После моего рождения мне дал фамилию Сафин, сократив свою фамилию.
После войны приехал домой в конце ноября 1945 года. Кое-как передвигался на двух костылях. На молоке, на своих харчах поправлялся довольно хорошо и заметно, день ото дня бодрее и бодрее становился. К сенокосу следующего года он ходил уже без костылей. Закончилась война, но жизнь легче не стала. Все, что было в своем хозяйстве, сдавали государству: и яйца, и мясо, и молоко… Раны детей, чьи отцы приехали, заживали быстрее. Они быстрее входили в нормальную жизнь семьи. Очень тяжело было тем, чьи отцы не вернулись, неизвестно, где похоронены.
Отец мой часто повторял: «Да разве была бы победа без вас, без баб, без стариков, без подростков. Без таких, как моя супруга и верная жена Нургалям, которая и для фронта день и ночь вкалывала, и ребят подняла. Поэтому солдатская вам благодарность. Спасибо всем вам и большой поклон». Он так говорил всем: родным и близким, соседям и односельчанам.
Просмотров: 1313
душераздирающая история в подробностях