«Язык «Кысса-и Юсуф» Кул Гали надо считать региональным вариантом старотатарского литературного языка»

Территория распространения поэмы

Сказание о прекрасном Иосифе в письменной и устной версиях широко известно в восточной и западной литературах. Эмоциональная насыщенность и высокие нравственные идеалы поэмы, разнообразие сюжета и вариации сюжетных линий привлекают внимание исследователей. Вопроса об источниках сюжета поэмы и степени оригинальности отдельных ее изводов, их взаимовлияния недавно коснулся в своей книге казанский исследователь Н. Ш. Хисамов. Вопрос этот настолько сложен, что необходимо специальное исследование истории сюжета поэмы наподобие, например, истории сюжета «Гамлета». Один из тюркоязычных вариантов сказания – поэмы «Кысса-и Юсуф» («История Иосифа») – написан в 1212 г. (602 г. по хиджре) Кул Гали. Точное место написания поэмы не указывается.

Недавно в Казани вышла книга с текстом поэмы в переводах на татарский и русский языки со вступительной статьей, комментариями и описанием списка рукописей Ф. С. Фасеева. Из книги выясняется, что поэма «Кысса-и Юсуф» широко и издавна распространена среди татар и башкир. По предварительным данным, насчитывается 161 рукопись и 70 печатных изданий поэмы. Большая часть рукописных списков «Кысса-и Юсуф» обнаружена в Татарской АССР (115 ед.), остальные – в Среднем и Нижнем Поволжье, северо-западной Башкирии, Прикамье, Оренбуржье, Урале и Сибири. Центральный район распространения списков поэмы совпадает приблизительно с территорией Булгарского и Казанского ханств, что приводит к заключению об исходном бытовании и начальном этапе иррадиации рукописей именно в этом районе.

Датировка рукописных списков

Большинство датированных рукописных списков поэмы относится к рубежу XVIII – XIX и началу XX в. Несколько недатированных списков восходят ко второй половине XVIII в., а некоторые – предположительно к XVI – XVII вв. и более раннему периоду.  Влияние поэмы «Кысса-и Юсуф» испытали на себе многие татарские и башкирские поэты от Мухаммедьяра (XVI в.) до Габдуллы Тукая (1886 – 1913) и Мажита Гафури (1880 – 1934).7 Что же представляет собой язык поэмы и каково его отношение к современному татарскому литературному языку?

Под языком поэмы следует понимать не собственно «поэтический язык» и не стилевую сторону, имеется в виду только структура литературного языка как единого целого в его функциональном аспекте. Под литературным языком следует понимать одну из форм существования языка, противостоящую другим формам: полудиалектам (городским койне) и территориальным диалектам. В этой триаде литературный язык является высшей, наиболее престижной формой языкового общения.

Его основные признаки – обработанность, состоящая в отборе языкового материала и противопоставленная спонтанности диалекта; наддиалектность или надъязыковость, заключающаяся в совмещении признаков разных диалектов (языков); сохранение языковых традиций. Приложение этих признаков к поэме «Кысса-и Юсуф» поможет определить природу языка поэмы и как следствие – прояснить связи его с другими тюркскими языками.

Наддиалектность языка «Кыса-и Юсуф»

Поэтическая обработанность, шлифовка языка «Кысса-и Юсуф» проявляется в отборе выразительных средств – метафор, эпитетов, разного ряда художественных определений: ziba bujyq uzun saceq hub jamaleq (734) «твой строгий стан, длинные волосы и дивная красота’, yaqly tamam, siize jaulaq datlu doryr (334) ‘разум его совершенен, речь сладка’, baslaryna morassay taj urar imdi (353) ‘на голову каждой надела украшенный каменьями венец’, moqarrab faregtader inde kiikdan (337) ‘высший из ангелов спустился с неба’. В ткань языка поэмы вплетены яркие, образные сравнения: kiizlarendan gaiihar kebi jaslar aqdy/fasih telin, sahih siizin siijlar imdi (360) ‘из глаз их покатились слезы, подобные жемчугу, / он говорил красиво и изящно’; dorlii nasna yanearkebi quqyjur imdi (338) ‘все вещи благоухали амброй’; biqze nury konas kebi balqyr imdi (399) ‘лицо ее сияло подобно солнцу’, aj kebi kurklii jiize (376) ‘как луна красивое лицо ее’. Образность языка достигается и путем использования законченных речений, что показывает на связь языка поэмы с фольклором: gaiihar – das, valakin gaiihar [das] ulmaz (1004) ‘алмаз – камень, но не всякий камень – алмаз’. Число приведенных примеров можно увеличить, но и того, что было показано, достаточно для суждения о высоких художественных достоинствах языка поэмы.

Наддиалектность языка «Кысса-и Юсуф» легко улавливается, поскольку различные диалектные (языковые) признаки лежат на «поверхности». В фонетике – это соответствие начальных т — и Ь-, Ь- и у-, 1- и d-, серединных и конечных -j- и -S-. В морфологии – параллельное употребление форм род. п. на -nyq и -yq (после конечной согласной), дат. п. на-уа и -(j)a (после любой конечной), вин. п. на -пу и -у (после конечной согласной), исх. п. на -dyn и -dan, причастий на -dacy и -(j)an. Такое же смешение и в лексике. Состояние наддиалектности подкрепляется большим количеством арабских и персидских слов и конструкций.

Заимствования, изолируя язык от диалектной среды, в то же время поднимают его в функционально-стилистическом отношении. Более подробно картину совмещения разнородных диалектных (языковых) черт можно видеть из обзора языковых традиций, которые отложились в поэме «Кысса-и Юсуф». На языке поэмы, несомненно, лежит печать хорезмско-тюркской традиции.10 Она видна на всех уровнях языка. В фонетике. Начальный m-: man (172) ‘я \ ти п у (350) ‘этого’, munlar (7663) ‘эти’, в середине и конце слов межзубный S : aoaqy (552) ‘его нога’, Ш -т (331) ‘бог мой’, iS-gil (551) ‘посылай’; в нарушение нёбной гармонии форманты содержат губные гласные: su eciirdi (64) ‘напоил водой’, tamam qyldum (1010) ‘я окончил’.

Морфология поэмы

В морфологии. Принадлежность 1-го л. мн. ч. оформляется афф.-myz: atamyz (44) ‘наш отец’; дат. п. имеет -уа: xaliqya (316) ‘создателю’, bunyjj kebi hormatlekga (300) ‘столь уважаемому’; в форме 3-го л. принадлежности дат. п. может быть с-уа и -пуа: taynyij basyya (673) ‘на вершину горы’, juzinge (806) ‘на лицо его’; вин. п. в 3-м л. посессива оформляется афф. -ny: Isxaq – Zabix kamarini qusandyrdy (65) ‘опоясал поясом Исхака-Забиха’, апуц doyasyny (326) ‘его молитву’; исх. п. образуется афф. -dyn: qasdyn asqac (75) ‘перейдя горку’, najat sandin kelmaz irsa (5021) ‘если от тебя не будет помощи’; после принадлежности 3-е л . —- ndyn: mal suqyndyn (421) ‘за скотом’; инст. п. – с афф.-yn: qacan anlary Jiisef kiizin kiirdi (308) ‘когда Юсуф увидел их своими глазами:; форма собирательных числительных характеризуется формантом -lasy: unylasy (756) ‘вдесятером’, ikelasi (326) ‘они двое’.

Глагол представлен совокупностью личных и неличных форм. Аспект невозможности действия образуется посредством афф. -шиа: qardeslari liaterin qujumady / razin gizlap ajyryq siiz dajfimadi (41) ‘он не мог обидеть родных, / сохраняя тайну, говорить обиняками*. Перфект существует в двух разновидностях – первая образуется с помощью афф. -mys-l личные местоимения: bu avi baqa laiq bus duzmessan (9615) ‘ты сделала этот дом достойным меня’, вторая – посредством афф.-ybdyr: halvat saraj bizanebder (502) ‘построен уединенный дворец’. Настоящее-будущее время обладает разветвленными формами – с афф. -z, -иг, -аг и -jur: bu qolny man ham alurmen (208) ‘этого раба я также покупаю’, atasy surar, ajder: -na aylarsan? (372) ‘отец ее спрашивает: отчего плачешь?’, па dajursez – aqlajurman (208) ‘что вы говорите – я понимаю’. Одна из форм будущего времени имеет афф. -dacy: nobtivvat risalet buldacysan / mamlakat ijasi nldacysan (28) ‘ты станешь проповедником-пророком / и будешь главой государства’. Деепричастие на -и, -а входит в состав оборотов и аналитических форм: aslyq alu Misyra varyn! (753) ‘за пшеницей идите в Египет!’, anlara ajtu/ virmaz! (38) ‘не говорите им ничего!’.

Языковая традиция огузского типа

Вспомогательный глагол ir- ‘быть’ является изменяемой частью именного и глагольного сказуемого: siddiq irdi (41) ‘он был правдив’, qylmaya laiq iriir (361) ‘чтобы он ни делал, достойно его’, bonca daiilat ulur irmes (368) ‘богатства стало столько’, agar bani istar irsaij (383) ‘если хочешь найти меня’. В числе послелогов icra ‘в, внутри’, sary’B, в направлении’: dugiim icra (24) ‘во сне моем’, misyr sary varyrlar imdi (756) ‘они отправились в Египет’. Лексический состав хранит слова, свойственные хорезмскотюркским, караханидско-уйгурским и древнеуйгурским памятникам: savcy (637)~Jayqub savcy ‘пророк Якуб’ – (ДТС 492),11 jalava6 (388) ‘посол, сват’ – (ДТС 228), jarmaq (209, 211), ‘деньги’ – (ДТС 242), kartii (42) ‘истинный’ – (ДТС 302), kandiiz (320) ‘сам’ – (ДТС 394), talim (388) – talim mal ‘много товаров’– (ДТС 550), iikus (26) – iikiis n i’mat ‘много милостей’ – (ДТС 624), belli- (395) – javab betiib ‘написав ответ’.

Совершенно явно язык «Кысса-и Юсуф» хранит в себе традицию огузского типа. Ее вклад ощутим на всех языковых уровнях. В фонетике. В начале слов b: ban (301) ‘я ’, Ьец (347) ‘тысяча’, ben- (320) ‘подниматься’; звонкий d: diis (23) ‘сон’, dez (369) ‘колено’, datlu (334) ‘сладкий’, dut (343) ‘держать’, dyqla- (140) ‘слушать’, duy- (24) ‘рождаться, всходить (о солнце)’; щелевой звонкий v: var (209) ‘есть, имеется’, var- (47) ‘идти, отправляться’, v ir-(45, 211) ‘давать’; в средней позиции слов j: ajaqlar (79) ‘ноги’. В морфологии. Род. п. после конечной согласной образуется посредством афф. -уц: Jusefeg diisin (42)’сон Юсуфа’, lialiqyq siddiqy (318) ‘преданнейший создателю’; дат. п. после конечной согласной – посредством афф. -а, после конечной гласной – афф. -ja: ba§a caldy (65) ‘надел на голову’, laskara nazar qyldy (304) ‘он бросил взгляд на войско’, bu qojuja kermeg imdi (205) ‘он спустился в этот колодец’; после формы принадлежности 1-го л. мн. ч. сохраняется -a: atamyza hap varalum! (60) ‘все пойдем к нашему отцу!’; вин. п. после согласных имеет формантом -у: bu kitaby diizdi (1009) ‘составил сию книгу’, u§bu suzi (32) ‘это слово’; после форм принадлежности следует вин. п. на -у: halemi (361) ‘мое положение’, saneq doyagy (325) ‘твою молитву’, dolyqyzy (340) ‘вашего раба’; исх. п. имеет афф. -dan: bezdan (300) ‘от нас’, alemezdan (302) ‘из наших рук’; после принадлежности 3-го л. исх. п. -ndan: kiizlarendan (67) ‘из глаз его’, allarendan (302) ‘из их рук’; у личных местоимений дат. п. Ьаца (323) ‘мне’ (ед. ч. ban) и saga (321) ‘тебе’ (ед. ч. san); отрицание при именах образуется частицей dagiil/dagel: gol dagiil san (353) ‘ты – не раб’, bu dagelder adamidan (327) ‘он не из рода людского’. Глагол обладает своими характерными чертами личных и неличных форм.

Татарские элементы в поэме

Одна из форм прошедшего времени – перфект – образуется при помощи афф. -mys:beresi ulham jiizekni jutmys idi (327) ‘другая [из рыб] проглотила также перстень’, baqa hasrat asar qylmys (807) ‘я нахожусь в печали’. Настоящее-будущее время строится по схеме: афф. -(^а+личные показатели -m, -van-, -vyz, -sez: soltanat viram imdi (136) ‘дам я [ему] царство’, Jiisefi bez saqlajavyz (51) ‘мы будем охранять Юсуфа’, sarajyma kermajasez (341) ‘не будете допущены в мой дворец’. Желательное наклонение в 1-м л. ед. ч. имеет формантом-(j)ajyn: bayrimya qysajyn! (553) ‘прижму-ка [тебя] к сердцу!’, в 1-м л. мн. ч. -(j)alum: па diis kurmis – surajalum, izlajaliim (36) ‘что за сон он видел – спросим-ка, выясним-ка!’. Причастие настоящего времени оканчивается на -(j)an: buny diizan – zayif banda, adyyali (1006) ‘составивший сие – немощный раб по имени Гали’, birar dinar virmajansezlar? (341) свы – не дающие по одному динару?’.

Одна из форм деепричастий – с афф. -uban: balyq viday qyluban suya diisdi (3711) ‘рыба, простившись, нырнула в воду’, undajiiban Jiisefi (37) ‘позвав Юсуфа’. ’ Форма на -dyq участвует в образовании предложений: yasyqlyq kar qyldyyyn beldi bajan (380) ‘ясно понял, что причина тому – любовь’, агуу junyp sudan tysra kaldegenda (322) ‘когда ставши чистым, он вышел из воды’. Именное сказуемое в 1-м л. ед. ч. показателем имеет -van: ban – saneijvan (378) ‘я – твой’. К послелогам относятся: ila/la ‘с, вместе с’, iizra ‘на, пред’ – biziim Па (46) ‘с нами’, ul sababla (351) ‘по этой причине’, jul iizra tura qaldy (68) ‘еще стоял на дороге’. Лексика поэмы включает в себя слова также огузской маркировки: а1 (50) ‘рука’, av (139) ‘дом’, bardaq (65) ‘стакан’, cuq (39) ‘много’, qurd (50) ‘волк’, soc (204) ‘вина, ошибка’, qanqyj (355) ‘какой’, jajan (76) ‘пешком’, kande (63) ‘сам’, konas (399) ‘солнце’,» tulun aj (24) ‘полная луна’, biijla (24) ‘этак’, iijla (52) ‘так’, satun al- (198) ‘покупать’, bul- (28) ‘находить’, ul- (28) ‘становиться’. Естественно ожидать в языке поэмы «Кысса-и Юсуф» татарские (шире: кипчакские) строевые элементы и лексику.

Сплетение хорезомско-тюркской и огузской традиций

В фонетике. В начале слов глухой t: tiis- (304) ‘спускаться’, tela- (308) ‘желать, просить, сватать’. В морфологии. Род. п. образуется при помощи афф. -пуц: taynyq basyya (673) ‘на вершину горы’; дат. п. имеет универсальный формант -уа: busaharga (308) ‘в этот город’, после принадлежности 1-го и 2-го л. ед. формант меняется на -a: sarajema (341) ‘в мой дворец’, hizmatiija (202) ‘твоей службе’, после принадлежности 3-го л. – афф. -па: moradyna (384)’своейцели’; вин. п. – с афф. -ny: bu qolny (208) ‘этого раба’, после принадлежности 1-го и 2-го л. ед. ч. – тот же аффикс: hateremni (374) ‘мой разум’, после принадлежности 3-го л. – афф. -yn: suvyn dayyj tugar imdi (75) ‘и воду вылили’; исх. п. имеет форму с -dan: atdan (304) ‘с коня’. Для глагола характерны причастия и временная форма на -уап: типу qylyan haliqdan raliat bulmaz (98) ‘содеявший это не будет ждать милости от творца’, а также недостаточный глагол i- ‘быть’, образующий именные я глагольные сказуемые: un Ьег quryj ldidar idem (50) ‘я пас одиннадцать ягнят’, Malik Dayir zirak ide (198) ‘Малик Дагир был догадлив’. Лексический состав включает слова: beti (390) ‘письмо, амулет’, bike (300) – Qodes bike имя собств. жен., jarly (220) ‘бедный, бедняк’, kiirklii (376) ‘красивый’, bul- (62, 203) ‘быть’.

Из сделанного обзора нетрудно увидеть, что в языке «Кысса-ч Юсуф» сплелись две языковые стихии – хорезмско-тюркская с огузской – и обе они равномощны. Этот смешанный язык продолжительное время функционировал в татарской языковой среде; об этом свидетельствуют и татарские языковые отложения в поэме, и ее географическое распространение, и огромная популярность как у поэтов-профессионалов, так и в широкой народной массе. Наличие хорезмско-тюркской части в языке поэмы не вызывает удивления: поэма написана в первой трети X III в. – в пору, когда из караханидско-уйтурского языка развился и действовал новый литературный язык, получивший название «хорезмско-тюркский».

«Юсуф и Зулейха» Шеййада Хамзы

Вполне понятна и связь «Кысса-и Юсуф» с творчеством Ходжа Ахмеда Ясеви, как это заметил с С. Л. Уэст: их объединяет общая основа – хорезмско-тюркский язык, развивающийся в направлении чагатайского языка, и сильное огузское включение. Но где и когда сформировались огузская часть языка «Кысса-и Юсуф» и язык поэмы в целом? Принимая во внимание в основном обилие огузских элементов, К. Брокельманн отнес язык поэмы к староосманскому, считая «Кысса-и Юсуф» «старейшей предшественницей османской литературы» (der alteste Vorlaufer der osmanischen Literatur). Едва ли можно согласиться с этим мнением маститого ученого: относить язык «Кысса-и Юсуф» к староосманскому препятствует сильная хорезмско-тюркская струя. Она зародилась на востоке тюркоязычного мира и до Малой Азии дошла в ослабленном состоянии’, почти затухающей, так же как и последующая за ней чагатайская волна.

Поэтому очаг зарождения подобного языка следует искать в Средней Азии. Это скорее всего Южный Хорезм. В XI – XII вв. здесь находились огузы-сельджуки, язык которых лег в основу огузского литературного языка. Высокий авторитет Хорезма в научном и культурном отношениях способствовал престижности данного языка. Предположение в таком духе было высказано ранее А. К. Боровковым и Э. II. Наджипом. На той же территории Хорезма произошла встреча и сплавление в единое целое огузского литературного языка и традиционного хорезмско-тюркского литературного языка. В разные периоды и с различной силой хорезмско-тюркскоогузский литературный язык влиял на ранних узбекских, туркменских, азербайджанских и турецких поэтов. Среди турецких письменных памятников доосманского периода (османское государство возникло в 1299 г.) встречается поэма «Юсуф и Зулейха» Шеййада Хамзы.

Эта поэма – турецкий вариант «Кысса-и Юсуф» – по своему языку, истории и территории возникновения имеет полное право называться одной из старейших предшественниц османской (т. е. турецкой) литературы. Иначе сложились обстоятельства создания «Кысса-и Юсуф» поэтом Кул Гали. Поток культурного влияния занес хорезмскотюркско-огузский язык в Поволжье, и здесь, в татарской среде, он получил новое применение. При употреблении термина «татарский» имеются в виду элементы собственно татарского (в широком смысле кипчакского) языка. Где-то на территории Среднего Поволжья в первой трети XVIII в. поэма была написана на смешанном, на уже традиционном литературном языке.

Приспособление чужеродного языка

Если бы поэма Кул Гали была единственным произведением на этом языке, можно было бы думать об игре случая. На подобном же языке с сильной огузской окраской написаны и другие поэтические произведения в периодд X III – XIV вв., такие как «Кисекбаш», «Бедавам», «Кысса-и аук», данный язык отразился и в более поздних многочисленных сочинениях. Функционирование огузированного поэтического языка в Поволжье подтверждает и популярность турецкой поэмы «Мухаммадия» Челеби. Иными словами, поэтический язык названных сочинений выполнял функции литературного языка в дальнеродственной языковой среде – явление допустимое главным образом для донациональной поры современного литературного языка.

В силу исторических причин донациональный литературный язык не обязательно совпадает с родным языком. Это положение открывает дорогу для использования иных вариантов литературного языка, вплоть до чужого (генетически) языка. Как типологическую параллель к данному явлению можно указать роль старославянского языка в истории литературного русского и других славянских языков или место латинского языка в развитии немецкого литературного языка, а также роль арабского языка как языка науки и роль персидского языка как языка поэзии у ряда тюркоязычных народов.

Чужеродный литературный язык в процессе его использования приспосабливается к языковым (прежде всего фонетическим) нормам родного языка. Поэтому рецитация и издание «Кысса-и Юсуф» должны следовать нормам татарского языка, как и рецитация и издание любого памятника древней литературы, связанного функциональными отношениями с иноязычной средой. Однако огузированный язык – не единственный представитель литературного языка тюркоязычного Поволжья в X III – XIV вв. Другой вид литературного языка воплощен в прозаическом произведении «Кыссас-уль-Анбия» Рабгузи, сохраняющем в наибольшей степени хорезмско-тюркскую основу, граничащую с более древней караханидско-уйгурской.

Оформление татарского литературного языка

Третий вид – язык поэмы «Хосров и Ширин» Кутба, продолжающий поволжско-кипчакскую традицию. В более позднее время (XVI – XVII вв.) появляется еще один вид, основанный на чагатайской традиции. Все эти разновидности поволжского «тюрки», как принято именовать в научной литературе язык, можно было бы назвать, имея в виду конкретную обстановку, региональными вариантами старотатарского литературного языка. Каждый из вариантов связан с определенным литературным направлением. Нельзя не заметить эти направления в развитии литературного языка Поволжья XIII – XIV вв.: одна группа писателей и поэтов придерживалась архаизованного и для того времени языка, другая использовала язык, хранящий общекипчакскую основу, третья прибегала к языку с огузской окраской; на смену им пришел язык, в наибольшей мере отражавший народную основу.

В антологии древней татарской литературы есть утверждение, что литературный язык Поволжья в средневековье еще не был нормирован, он не сформировался. Точнее, следует говорить не об отсутствии нормы, а о ее вариативности, ведущей к представлению о региональных литературных языках. Реальность этого явления можно подтвердить ссылкой на типологически близкий материал. Исходя из этого представления язык «Кысса-и Юсуф» надо считать одним из региональных вариантов старотатарского (или древнетатарского) литературного языка.

Следует помнить и другое. Названные выше произведения обладали, очевидно, в свое время огромной силой эстетического, художественного воздействия на слушателей. Не случайно некоторые из них сохранились в народном обиходе до настоящего времени: это «Кыссас-уль-Анбия» Рабгузи и в особенности «Кысса-и Юсуф» Кул Гали. До сих пор в селениях Татарской республики и в примыкающих к ней областях охотно поют или пересказывают отдельные фрагменты из этих произведений, оставляя в сохранности их языковый колорит. Слушатели нередко запоминают услышанное и пересказывают другим. В процессе запоминания и пересказа совершается творческая переработка сюжетов. Через много сотен лет, сквозь все превратности истории народ бережно сохранил эти замечательные образцы поэзии и прозы. И теперь они активно участвуют в создании новых поэтических и духовных ценностей.